Като встал и шумно выдохнул воздух. Глаза его, подтянутые наискось, сощурились, нижняя челюсть выползла вперед, над нею, как бы на воздухе, повисли белые кисточки усов.

— Я позвал вас не для того, чтобы вы излагали мне свои убеждения. Я позвал вас для того, чтобы сообщить, что микадо умер… Примите дела. Я слагаю с себя все свои звания, ордена, чины и отличия. Я дарю их вам. Вы можете продать их в Британский музей, заложить в ломбард, проиграть в рулетку, заплатить ими женщинам, с которыми вы проводите ночи. Я ухожу. Вы можете ответить в Токио, что император, по мнению бывшего виконта Като Садао, умер шесть лет назад, в тот день, когда он помешался, что бывший виконт не успел последовать за ним, а теперь считает это не вполне удобным.

«Разумеется, я должен убить его, — вяло подумал секретарь, — он оскорбил меня, он оскорбил императора, он, кажется, оскорбляет Японию…» Он сунул руку в задний карман брюк. Смутное воспоминание еще томило его.

«Что это может быть? — настойчиво думал он. — Это что-то там, в Японии… Или нет, это случилось здесь… И не император, что-то совсем другое…»

Като вышел из соседней комнаты, одетый в клетчатое дорожное пальто, с маленьким чемоданом в руках. Огромные круглые очки изменили его, он шел, твердо ступая.

Секретарь, слегка пошатываясь, прошел вслед за ним.

Он вытащил из кармана дамский револьвер, никелированный, неожиданно легкий.

Спина Като, острые плечи, высохший затылок над клетчатым воротником неторопливо покачивались в дверях; крапчатая портьера медленно поползла в сторону.

«Да, да, я должен его убить, — успокоительно подумал Матамура, — именно так, это подумалось мне с самого начала: убить… и если бы я еще вспомнил…»

Палец нашел курок. Он приподнял руку, согнул в локте и остановился. Клетчатая спина удалялась. Матамура взглянул на револьвер и задумчиво сунул его обратно в задний карман брюк.

— Я вспомнил наконец, — пробормотал он с тусклой веселостью, — подождите, виконт. Я ухожу с вами… В эту ночь… Я продал наш шифр англичанам, я все проиграл в эту ночь… Если мы не уйдем, не только вас, но и меня зарежут.

1927 г.