Честно говоря, Кирпичу на воле нравилось даже меньше, чем в тюрьме. Там он всегда неплохо устраивался, а вот на воле для него творилось «не пойми чего». Здесь часто всем заправляли непотребные отморозки, которых быстро призвали бы к порядку сами авторитеты, окажись те в «босяцкой зоне», где всегда преобладали воровские понятия.
«Да эти нынешние отморозки, всерьез возомнившие себя хозяевами жизни, должны в ножки кланяться таким людям, как я, — размышлял Кирпич, трясясь теперь на заднем сиденье «Нивы». — А то ишь моду какую взяли: с авторитетами не считаться, в общак не платить. А чем зону греть тогда? За это надо карать жестоко и беспощадно».
Собственно, план «навести порядок на воле» возник у Кирпича еще во время последней его отсидки, когда он длинными студеными сибирскими вечерами лясы точил с вором в законе по кличке Карла. Тот сам хотел устроить «большой передел» на воле, но ему оставалось об этом только мечтать, поскольку сел он надолго. А вот Кирпичу светило скорое «условно-досрочное», как он сам в шутку называл будущее свое освобождение из-под стражи после десятилетней отсидки от звонка до звонка.
— Вот ты, Кирпич, всю свою жизнь растратил, парясь на нарах, — сидя в теплой каптерке и потягивая обжигающий чифирь из оловянной кружки, говорил Карла — горбатый дед с большой головой, выросшей, казалось, прямо из плеч. — А они, эти суки кудлатые, сладко спали с теплыми бабами, трескали икру с ананасами и запивали все это шампанью с коньяком. Это справедливо?
— О ком это ты гундосишь, Карла? — недоумевал Кирпич, занимавший во время последней отсидки место каптерщика в зоне.
— А ты не знаешь? Нет? Кореш, ты меня огорчаешь! Я о тех суках кудлатых, кто жирует на воле, кто жрет всякие деликатесы, пьет дорогие вина и гуляет на заморских курортах с красивыми лахудрами. А ты, Кирпич, авторитетный вор, давишься жидкой баландой, паришься на нарах и болеешь туберкулезом. Это справедливо? Несправедливо! Ты, Кирпич, должен со всеми этими суками кудлатыми поквитаться. Пусть платят отступного, если не хотят неприятностей в своей сытой и сверхобеспеченной житухе. Они же жируют за твой счет, Кирпич! А раз так, то пусть платят тебе заслуженную пенсию. Они должны толкаться в очереди к тебе на прием, умоляя принять от них «хрусты». А цены будешь диктовать ты сам!..
Эти разговоры и помогли Кирпичу найти ответ на мучивший его вопрос: чем он станет заниматься, оказавшись на воле.
«Они мне за все заплатят, эти суки кудлатые!» — твердо решил Кирпич сразу после того, как встал на ноги, выйдя из туберкулезной больницы.
О том, как отыскать первых желающих стать постоянными плательщиками «заслуженной пенсии», Кирпичу подсказал все тот же Обрез. Тот самый Обрез, с которым он скорешился еще в Восточной Сибири, где оба трудились на лесоповале. Обрезу было всего двадцать два года, но он уже имел три «ходки». Правда, все по мелочевке. Но порядок знал и воровскому закону был предан, как никто другой.
Обрез сам отыскал Кирпича, нежданно заявившись к нему в белое здание больницы, что находилось в Москве на улице Барболина, где тот лечился. Тогда-то он и сказал, что вышел на одного торговца наркотиками, который может в свою очередь, если его как следует тряхнуть, вывести на серьезную структуру. Ее-то и надо будет взять в оборот. Кирпичу это предложение пришлось по вкусу. Его устраивало то, что в оборот они возьмут именно «зеленую масть» — наркодельца, не желавшего признавать никаких норм поведения и не подчинявшегося воровским авторитетам. Впрочем, все это еще требовало проверки.
Размышления Кирпича прервала здоровенная колдобина на шоссе, которую Сифон — узкоглазый коренастый якут, сидевший за рулем «Нивы», — объехать не сумел.
— Это тебе что?! — взорвался Кирпич. — Собачья упряжка, что ли?! Разве не видишь, куда прешь?!
— Нечаяна я! — оправдываясь, ударил себя кулаком в грудь перепуганный якут. — Не я же вырыла яма…
— Поговори еще у меня! — буркнул Кирпич, которого так сильно встряхнуло на сиденье, что у него даже селезенка екнула.
— Ничего, Сифон скоро попривыкнет к нашим дорогам, — примирительно прокартавил Обрез, неизвестно где подобравший к себе в водители этого представителя малых народностей, населявших российский север. — Так-то он машину хорошо чувствует…
— Машину он чувствует! — опять буркнул Кирпич. — Ему только на оленях по тундре ездить, а не машины водить… Ты б еще, мать твою, чукчу на это место нанял… Ладно, замнем для ясности. Давай рассказывай, что узнал о наших делах.
— Удалось надыбать одного иглового. Тот еще доходяга. Не первый год ширяется, — быстро проговорил-прокартавил Обрез. — Я ему пропел Лазарем, что у меня самого ширево на исходе, а денег куры не клюют. Мол, готов за дозу любые бабки выложить. Он и раскололся. Сказал, что есть у него один «икряный гонец», у которого при себе всегда полным полна коробушка всякой всячины. Хочешь, дурь бери, хочешь, марихуану, хочешь, героин. В общем, то, что нам надо.
— И все же ты, Обрез, дурень! — не выдержав, начал собачиться Кирпич, который никак не мог простить подельнику того, что тот, не совладав с нервами, перерезал ножом горло барыге, которого они с таким трудом вычислили, захватили и привезли на недостроенную свиноферму, где и хотели развязать ему язык, выпытав все сведения о его «центровом» в наркобизнесе. — И чего ты все время за долбаный тесак хватаешься, как молодой фраер за свой «болт» при виде женской задницы в трусиках? Пора бы уже успокоиться…
— Не могу терпеть этих фраеров! — воскликнул Обрез. — Особенно тех, что из себя меня корежат… Если бы барыга сразу ответил на все наши вопросы, то остался бы жив.
— Ну это вряд ли, — усмехнулся Кирпич, поудобнее располагаясь на сиденье. — Все равно бы ты его потом замочил. Уж я-то тебя знаю! Но тогда бы я тебе слова не сказал. Тогда бы мы все узнали, что нам надо. А теперь вот по твоей милости придется канать на хвосте за игловым. Только время зря тратить…
— Ничего, Кирпич. Клянусь, сегодня все узнаем.
— И где же этот твой доходяга прописан? — поинтересовался Кирпич, поворачивая туда-сюда голову, чтобы размять затекшие мускулы шеи.
— В поселке Большая Волга, — ответил Обрез.
— Это где ж такое?
— Да рядом с Дубной, на другом берегу Волги, — уточнил Обрез.
— Значит, туда мы и едем?
— Само собой…
Между тем «Нива» миновала Иваньковскую гидроэлектростанцию и помчалась прямиком к поселку городского типа Большая Волга, где тянул свое существование некий наркоман, который должен был вывести Кирпича и его подельников на крупных наркодельцов.
Въехав в город, машина Кирпича проследовала к городскому Дворцу культуры, а миновав его, свернула в центр жилого массива, состоявшего в основном из пятиэтажек.
— Вот здесь он и обитает, — ткнул пальцем в один из ничем не примечательных домов Обрез. — Значит, сделаем так. Я смотаюсь за этим хмырем, если он только не в отрубе с утра пораньше, и мы потопаем к новому барыге, а вы уж полегоньку езжайте за нами. Уговор?
— Уговор, — согласился Кирпич. — Только ты того, Обрез, сразу не мочи бедолагу, если он еще не оклемался…
Сказав это, Кирпич хрипло захохотал, демонстрируя гнилые зубы, среди которых недоставало двух передних на верхней челюсти, выбитых еще лет десять назад в пьяной драке. С тех пор Кирпич здорово шепелявил при разговоре.
— Шутишь все? — примирительно спросил Обрез, вылезая из кабины. — Ну-ну…
Долго Кирпичу с Сифоном ждать у моря погоды не пришлось. Минут через пять они увидели Обреза, вышедшего из дверей жилого подъезда вместе с длинным и худым парнем в очках, которого, казалось, от ветра шатало.
— Действительно доходяга, — произнес Кирпич, наблюдая за перемещениями интересующей его парочки. — Тут Обрез «в десятку» угадал…
Сифон, беспечно грызя спинку сушеной воблы, выразил согласие: «Угум!»
— Следуй за ними! — приказал якуту-водителю Кирпич. — Только особо не газуй, помаленьку…
Обрез и доходяга перешли центральную улицу маленького городка, миновали два-три двора и вышли к запущенному с виду длинному трехэтажному дому, обнесенному забором. Потоптавшись какое-то время у центрального входа, Обрез и доходяга наконец скрылись в здании.