О здравии вашем по-детски молюсь
На лики беременных наших крестьянок.
Так убедительно и так просто выглядят противопоставления истинной красоты и житейской условности.
И сердитесь вы, что я вешаю желудь на грудь,
Коль вами же послана мне золотая вещица.
Полнокровное, трепетное восприятие мира поэтом встречает нас в первой же строфе первого же стихотворения в рукописи.
Бордовая лежит на грядках свекла,
Как хорошо быть на земле живой.
Как сквозь увеличительные стекла
Сквозь обожанье в мир смотрю. Он мой!
Я требую, с ума схожу, рыдаю
Лишь потому, что я люблю, и я
В любимом столько неба понимаю,
Что нервничаю в нем за журавля.
Ведь я права не тем, что существую,
А тем, что мучаю себя бродячим псом
И шар земной, как мужика, ревную
Под частый дождь над сереньким овсом.
Да, Татьяна Реброва умеет сказать точно, ярко и поэтично. Ну вот еще, в стихах о ночном, в обращении к лошади:
Хлеб и соль — вот какие гостинцы
Я сегодня тебе принесу.
Ты лизнешь перстенек на мизинце,
Принимая его за росу.
Или лирическая картинка, несколько, может быть, излишне красивая, но все же и поэтически выразительная:
Созвездия, как серьги, наклоня,
Касаясь ими варежек и шубы,
Вселенная смотрела на меня,
Целуя в опрометчивые губы.
Или без всякого изъяна очаровательная строфа, обращенная то ли к художнику, то ли к родной земле:
Я платьев и платков своих сатин
Рябиновыми гроздьями расшила,
Чтоб церковка в глуши твоих картин
С ней рядом постоять мне разрешила.
Это, конечно, золото самой высокой пробы. Можно выписать и такую, жутковатую, но живописно-выпуклую, потрясающую по своей художественной выразительности строфу:
Пьет водку на кладбищенской скамейке,
Закусывая черствым пирогом,
Старуха в полинялой телогрейке
С яичной скорлупой под сапогом.
Все так. Татьяна Реброва мастер с точным и ярким узором кисти (то, что у нее есть и слабые строфы, не меняет дела. Судить о возможностях поэта надо по высшим отметкам, а техника — дело благоприобретенное), но главное даже не в мастерстве, а в общей тональности, в главных мотивах ее поэзии. Конечно, это видение мира, прочное духовное единение с ним, но все же на первое место по силе выраженности я в поэзии Татьяны Ребровой поставил бы то, что можно назвать женским началом, но с самой большой и светлой буквы.
Женщина — дочь, женщина — любимая, женщина — жена, женщина — мать. Женщина может быть слабой в ожидании любви, ласки, опоры, но это только одна ее сторона. Другая ее сторона — сила. Женщина дарующая, утешающая, возвышающая, благословляющая на деяния, дающая силу, делающая мужество мужеством, скорбящая, провожающая в последний путь… Женщина — соль и средоточие жизни.
Ощущением этой силы, этой, ну, что ли, роли женского начала, пронизана вся поэзия Татьяны Ребровой. Она (женщина) по-женски слаба, но она же по-женски и всемогуща.
С одной стороны:
В какие дали мозг не занесет,
Горит закат на золоте опенка.
Я — баба. Мне, конечно, повезет
Любить мужчину и родить ребенка.
Не отстраняйте губ. Не отводите
Глаз от моих. Шепчите что-нибудь.
Мужчина иль собака, но склоните
Мне голову повинную на грудь.
Но также:
Распахни свои двери шире,
Розу алую приколи,
Чтоб грустней и прекраснее в мире
Даже лебеди быть не могли.
В захолустной да деревенской
Чайной, богом забытой, в глуши,
Ты запой ото всей своей женской
От разлюбленной женской души.
Уведи от калитки садовой,
Где рябины и клены в крови,
Вот того, в телогрейке, седого,
Чтоб узнал он о первой любви.
Как читатель, наверное, уже заметил (а если бы он прочитал всю рукопись, он убедился бы в этом стократ), и это, пожалуй, главное у Татьяны Ребровой — ее стихи, помимо того, что они ярки и выразительны, помимо того, что они характерно женские по своей сути, они, ее стихи, сугубо национальны. Они национальны в самом лучшем смысле этого слова, как национальны, скажем, стихи Блока, Есенина, Цветаевой, не потому, что в стихах встречается это уж как бы запетое словечко «Русь», рябины да березы, кони да сани, а потому что в них растворено нечто такое, что делает их русскими, только русскими и никакими больше.
Просто любовь, женская любовь (дочерняя, материнская) органично переплавляется в строфах поэтессы с любовью к родной земле, с самой идеей родной земли, и это-то делает сплав золотым и тяжелым.
Темное платье и черный платок,
Яркие розы горят по сатину.
Я на отцовской могиле цветок
Точно такой же вчера посадила.
Ты меня спеть как-нибудь попроси.
Что ты целуешь мне пальцы и слезы.
Ты ли не знал, как чисты на Руси
Женщины, мужество, хлеб и березы.
Характерно в этом смысле и стихотворение «Татьянин день»:
Небо прижму к своей
Груди, как ладонь к ране.
Оставьте свой стон Татьяне,
Ниточка лебедей.
Часто приходится вам
С родиной расставаться,
А мне в ней навек остаться,
Хоть с глиной напополам.
Я ваше перо заточу,
Чтоб выплакать русскую сказку,
Я честно сердцем плачу
За честною чью-нибудь ласку.
Январский Татьянин день —
Платок расписной и сани.
И лебедь приснится Татьяне,
И Врубель, и конь, и сирень.
У Блока, упомянутого нами (а имя его не напрасно ассоциативно приходит на ум, когда читаешь стихи Татьяны Ребровой, как, впрочем, и имя Марины Цветаевой), есть знаменитая строка: «О, Русь моя, жена моя…» То есть, вместо того чтобы ощущать Родину матерью, как это у нас в обычае, Блок понимал ее для себя как жену, как любимую и в этом была высшая поэтическая правота.
