С необходимостью этого я столкнулся совсем недавно, переводя стихотворение армянского поэта Геворга Эмина. Стихотворение называется «Жалоба». Первые три строфы подстрочника выглядят так: Может быть, и не виноваты они, господи, Эти мои враги не певчие, Если ты создал меня певчей птицей, Зачем бросил в стаю воронов. Если ты создал меня белой птицей, господи, Что я потерял в этой черной стае, — Где каждая черная птица клюет меня, Воспринимая мой белый цвет, как вражеское знамя. Если уж ты допустил, чтобы клевали меня, И чтобы я, окровавленный, падал вниз, — Зачем захотел, чтобы я упал именно сюда — В клубок змей. Итак, три первые строфы. Когда я круг мыслей, образов и чувств, содержащихся в этих строчках, пытался уложить построчно же в русское стихотворение, получалась сухомятка. Наиболее верным принципом я считаю другой: воспринять эти строфы в целом и в целом же выразить по-русски. Но получилось, увы, на строфу больше. О, господи, они не виноваты. Мои враги. Та разница стара. Меня ты певчим сотворил когда-то, Им когти дал и черный цвет пера. Они не виноваты, но за что же И мудр и милосерден без границ Меня, пичугу белую, о, боже, Ты бросил в стаю черных этих птиц? Что общего отыщется меж нами? Какая мысль в виду имелась тут? Мой белый цвет, как вражеское знамя Они воспринимают — и клюют. Я падаю, летят по ветру перья, Галдеж, не слышно песенки моей. Пусть так. Но для чего — спрошу теперь я — Мне падать непременно в гущу змей? По следующим двум строфам пусть читатели судят о степени точности перевода, а если их эта степень точности не удовлетворит, пусть попробуют перевести сами. Напечатаем подстрочник и перевод в два столбца: Ведь кому-кому, а тебе хорошо ведомо, господи, Что птицы когда-то произошли от пресмыкающихся, И каждое пресмыкающееся с черной завистью Смотрит на полет птицы. И как бы ни было оно жалко по сравнению со мной Именно тем и сильнее меня, Что, будучи не в силах парить, Не имеет и страха падения. Кому-кому, тебе-то не годится Не знать простых вещей наверняка, Что зависть пресмыкающихся к птицам Всегда была остра и велика. Ползучий гад уж тем меня сильнее И тем меня вооруженней он, Что, радости полета не имея, Зато и страха сверзнуться Я считаю, что подобная степень вольности не дает еще основания ставить под стихотворением: «Вольный перевод с армянского, имярек».
Поскольку эти заметки называются «Как мы переводим» и задача у них — показать широкому читателю стихов нашу переводческую лабораторию, кухню, соотношение подстрочника с получающимся конечным результатом, я осмелюсь закончить эти заметки еще двумя конкретными примерами из своей переводческой практики. Небольшое стихотворение Павла Боцу. Вот что я получил в качестве исходного, так сказать, материала. У памяти законы неопределенны, неясны. Ее багаж (возы) еще в пути (мы еще многое вспомним). Я жду ее звонка, какой-нибудь вести Лучше или хуже, или так себе. Она придет и поздним часом принесет, Распустит почки болей, забот, горестей, Она не заботится, что принести, И не выбирает, не отделяет пшеницу от плевел. Она не прилавок (базар), чтобы подойти — И выбирать, что нравится. При ее дуновении вздрагивает одновременно И белена (бурьян), и шелестящие тополя. Теперь стихотворение в переведенном виде. Я назвал его «Память». У памяти моей свои законы, Я рвусь вперед, стремителен маршрут, Ее обозы сзади многотонны, Скрипят возы и медленно ползут. Но в час любой, мгновение любое — Как бы звонок или включают свет. Ей все равно — хорошее, плохое, Цветок, плевок, ни в чем разбора нет. Где плевелы, пшеница — нет ей дела, Хватает все подряд и наугад, Что отцвело, отпело, отболело, Волной прилива катится назад. Тут не базар, где можно выбрать это Или вон то, по вкусу и нужде, Дожди, метели, полночи, рассветы Летят ко мне в безумной чехарде. Ей все равно, как ветру, что тревожен Проносится над нами в тихий день И всколыхнуть одновременно может Бурьян, жасмин, крапиву и сирень. До некоторой степени процесс оригинал — подстрочник — перевод можно сравнить с процессом перевозки деревенской дома (избы) на новое место. Надо избу сначала разобрать, и она будет представлять собой бесформенную кучу бревен, кирпича, кровельного железа, решетника, теса, мха, гвоздей, планок и прочего. Это и есть подстрочник. А потом надо опять собирать избу. Конечно, новая изба, вернее, изба на новом месте, мало отличается от старой, хотя и там не каждый гвоздь, не каждый кирпич ляжет на прежнее место, но ведь на то оно и есть искусство, чтобы все в нем было не так уж просто. Бревна во время перевозки не становятся ни короче, ни длиннее, а слова при буквальном их переводе становятся и длиннее и короче. Может измениться даже их количество, и уж конечно, последовательность, и уж конечно музыкальное их звучание. Приходится, подгоняя их снова одно к другому, строгать, подпиливать, тесать, наставлять, подрубать, наращивать, заполнять пустоты (хотя бы ритмические) и вообще, если быть точным — строить заново. вернуться Целиком эти стихи можно прочитать в журнале «Москва» № 4 за 1976 год. |
