Не исключена возможность, что О. Стратоник в то время имел в душе очень сложное переживание. С одной стороны, он приехал на Афон, ища себе «пользы», с другой — он из многих прежних встреч привык уже преимуществовать. Его исключительная выносливость в подвижничестве и редкий дар молитвенного плача — могли давать повод к мыслям о достигнутом уже совершенстве, и вдруг, так ярко и сильно обнаружилась его недостаточность при встрече с монахом простым и как будто не обладавшим теми блестящими дарованиями, которыми сам он был богат. Возможно, что он молчал и был печален потому, что не удержал того состояния, которое познал во время беседы с Отцом Силуаном.

* * *

Однажды О. Вениамин Калягрский, гуляя в праздничный день по монастырскому лесу с О. Силуаном, предложил ему пойти к замечательному и весьма известному тогда на Афоне — Старцу О. Амвросию, духовнику Болгарского Монастыря «Зограф». Силуан немедленно согласился… Идут… О. Вениамин полюбопытствовал, о чем Силуан будет спрашивать Старца Амвросия.

— Я ни о чем не думаю спрашивать Старца, — ответил Силуан. — У меня сейчас нет никаких недоумений.

— Тогда зачем же ты идешь?

— Я иду, потому что ты так хочешь.

— Но ведь к старцам ходят ради пользы.

— Я отсекаю мою волю пред тобой, и в этом моя польза, большая, чем от какого бы то ни было совета Старца.

Удивился этой беседе О. Вениамин, но и на сей раз не понял он Силуана.

Незадолго перед своей кончиной О. Вениамин из пустыни приехал в Монастырь Святого Пантелеймона. Он заболел водянкой и слег в больницу, которую содержит Монастырь ради пустынников и вообще бездомных странников. Называется эта больница — «Покой». Помещается она в большом многоэтажном каменном здании, расположенном на самом берегу моря, вне врат собственно Монастыря. Рядом с этим зданием есть другое, меньшее, где находятся продовольственные магазины, которыми в то время заведовал Отец Силуан. Близость магазина от «Покоя» позволяла Силуану часто навещать О. Вениамина и помогать ему. Но и сам О. Вениамин, хотя и с трудом, мог все же первое время ходить, и тоже нередко посещал своего друга.

Вскоре после своего приезда, О. Вениамин был у О. Силуана, и они имели большую и важную беседу. Нам пришлось посетить О. Вениамина в больнице на другой день. Он весь был под впечатлением этой беседы с О. Силуаном и много раз с нескрываемым чувством удивления и благодарности повторял:

— Какого друга дал мне Господь!… Вы знаете, как он все раскрыл во мне… Потом дал мне три указания, несколько раз повторил их, чтобы я не забыл, и в заключение добавил строго, как бы большой гвоздь вбил: «Если не сделаешь так, как говорю, то не спасешься».

По всему было видно, что эта встреча с Силуаном для О. Вениамина была большим откровением. Случилось это в понедельник, первый день Петрова поста. Несмотря на то, что по уставу Монастыря в этот день до вечера не полагается ничего вкушать, О. Силуан «напоил его чаем» и сам пил. И эта незначительная деталь была отмечена О. Вениамином, как показатель свободы О. Силуана от форм, свободы не по презрению, а по превосходству, ибо он знал его великое воздержание.

Мы провели у О. Вениамина около часа, все это время он был очень сосредоточенным и ни о чем другом не мог ни думать, ни говорить, и много раз повторял:

«Какого друга дал мне Господь!»

Так только под конец своей жизни он узнал, кто был Силуан; прежде он относился к нему хотя и очень дружественно, однако несколько снисходительно, как к хорошему монаху, но все же младшему. Подобным образом произошло и с некоторыми другими отцами на Святой Горе, которые лишь после смерти О. Силуана оценили его.

* * *

Монастырь Св. Пантелеймона очень большой, и хозяйство его сложно. Отдельные отрасли этого хозяйства имеют своих заведующих, которые называются экономами. Экономы, в силу своих обязанностей, не могут иногда следовать общему порядку Монастыря, и поэтому в большой братской трапезе имеется особый стол — «экономский», за которым они обедают, каждый, когда позволяют ему его дела. Последние многие годы Отец Силуан состоял экономом и ел в будни за этим столом.

В числе экономов был один из монахов — Отец П., человек резко выделяющийся из среды братии своими способностями, но как-то странно ему «не везло». Богатая инициатива Отца П. в большинстве случаев не встречала сочувствия среди отцов, и его предприятия нередко кончались неудачами. Как-то, по случаю очередного провала одного из его начинаний, в трапезе за экономским столом его действия подверглись резкой критике. Отец Силуан был вместе с другими, но не принимал никакого участия в «суде». Тогда один из экономов, О. М., обращаясь к нему, говорит:

— Ты молчишь, О. Силуан, значит ты за О. П… Тебе не дороги интересы Обители… Какой убыток причинил он Монастырю.

Отец Силуан промолчал, быстро окончил свой обед, и затем, подойдя к О. М., который в то время уже отошел от стола, говорит ему:

— Отец М…, сколько лет, как ты в Монастыре?

— Тридцать пять.

— Ты слышал когда-нибудь, чтобы я осуждал кого-либо?

— Нет, не слыхал.

— Так что же, ты хочешь, чтобы я теперь стал порицать О. П.?

Отец М. смутился и со стыдом ответил:

— Прости меня.

— Бог простит.

* * *

Когда Отец Силуан впервые был назначен экономом, то придя от Игумена в свою келлию, он горячо молился, чтобы Господь помог ему исполнять это ответственное послушание. После долгой молитвы был ему ответ в душе: «Храни благодать, данную тебе». Тогда понял он, что хранить благодать важнее и дороже всех прочих дел и потому, вступив в свое новое послушание, он неусыпно следил за тем, чтобы не прерывалась молитва его.

Он имел под своим началом до 200 рабочих. Утром, обходя мастерские, он давал в общих чертах указания старшим мастерам и затем уходил в свою келлию плакать о «народе Божием». Сердце его болело от скорби за рабочих, он оплакивал каждого.

«Вот Михаил, оставил свою жену с детьми в деревне и здесь за гроши работает. Ну каково ему быть так далеко от дому, не видеть ни жены, ни милых деток своих… Вот Никита, только что женился и оставил свою молодую беременную жену и старуху мать… каково было им отпустить этого еще юношу, любимого сына и мужа… Вот Григорий, — оставил стариков родителей, молодую жену и двух малышей-младенцев, и пришел сюда работать за кусок хлеба… и что он выработает здесь… Какая же бедность у них, чтобы решиться оставить всю семью… и какая должна быть у всех у них скорбь… И вообще, в какой ужасной бедности живет весь этот народ… Вот Николка, совсем еще мальчик… с какою болезнью отпустили его родители так далеко, среди чужих людей, ради нищенского заработка; как должно скорбеть сердце родителей… О, в какой бедности и страданиях живет народ… И все они, как овцы заброшенные, никто о них не попечется, ни об их воспитании и обучении… научаются они всяким порокам, дичают, грубеют…»

Так говорил блаженный Старец, и страдала душа его за всех бедняков, страдала, несомненно, больше, чем все они сами, так как он видел в их жизни еще и то, чего они сами в себе не замечали по необученности своей.

«Сердце сердцу весть подает», — говорит народная пословица. Тайно молился Старец о «народе Божием», но рабочие это чувствовали и любили его. Он никогда не висел у них над душою во время работы, не подгонял их, но они, обласканные, веселее работали и с большей энергией, чем у других. Другие экономы «наблюдали обительские интересы», а кому не известно, что когда приходит забота об «интересах», тогда человека не видят. Интерес, подлинный интерес Обители, Старец видел в том, чтобы соблюдалась заповедь Христа.

«Господу всех жалко», — говорил он, да и не только говорил, но и сам, исполненный Духа Христова, жалел всех. От видения окружающей жизни, из воспоминаний прошлого, от глубочайшего личного опыта — он жил страданием народа, всего мира, и не было конца его молитве. Он молился великою молитвою о всем мире. Он забывал себя, он хотел страдать за народ от жалости к нему; за его мир и спасенье он влекся проливать кровь свою, и проливал ее в молитвах.