295. Грамматику Нилу.

На войнах, когда весьма немногие, сражаясь за отечество, вступают в борьбу с многими, тогда люди умные и не требуют, чтобы они победили, но дивятся, если не падут они бесславно, а если причинят противникам больше вреда, нежели можно было предполагать, ставят их в один ряд с героями. Ибо первое признают мужественным, а второе даже вышеестественным. И поскольку последнее выше возможности удостаивают его почестей, как нечто блистательное и славное, но не оставляют без внимания и первого, так как и те побеждены, будучи осилены множеством, но не превосходством в мужестве.

Той же самой мысли держатся и относительно дел судебных сведущие в этом искусстве, ибо признают, что истина неудобоуловима, и рассуждают: «Если сильному витии случится защищать дела, явно слабые, то не останемся ли мы довольны, если он будет близок к победе, нимало не порицая его за то, что не одержал победы? Не возлюбим ли его, если силою речи прикроет то, что в делах было крайне слабо, придаст некоторую силу тому, что по видимости худо и увеличит затруднение побеждавших в споре? Не сочтем ли достаточным, если он произведет некоторую боязнь за приговор в надеявшихся с первого раза одержать верх, не упрекая его в малоумии за то, что не опроверг всего? Да и не безрассудно ли требовать этого?» Вития скажет: «Это дело, любезный мой, совершенно подавило меня, хотя и сам я нанес много ран противнику, притом вполне уверенному, что победа без труда достанется ему. Но она одержана им по неравенству средств к защите, хотя благодаря моему искусству приобретена не скоро, так что видя затруднение, мною произведенное, приписываю верх себе».

Почему распространился я об этом? Потому что почитающиеся мудрыми судят о делах не по исполнению оных, но по намерению, и часто почитаемых побежденными провозглашают победителями, а победивших не удостаивают похвалы. Ибо одни не опустили ничего такого, что обязаны были сделать, хотя и не имели успеха в своих намерениях, а другие побеждали нередко вопреки своему бездействию.

Посему и ты лучше и свойственнее человеку поступишь, если не смешаешь, но отделишь в этом одно от другого, и оценишь то и другое само по себе: и произволение, и конец, не похвалишь несправедливо победившего и не укоришь обиженного одержанною над ним победою, удачи не назовешь добродетелью, а неудачи — пороком. Ибо если бы победа непременно должна была последовать, то осмелившийся вступить в борьбу и не преуспевший понес бы вину на себе. Если же найдешь, что водился он доблестною мыслью, но не достиг доброго конца, то не осуждай того, кого справедливость требует пожалеть.

Но все это сказано тебе, который ничего не разумеет, кроме видимого. Ибо мы, очами веры ясно прозирающие в жизнь будущую, по справедливости пренебрегаем и войнами нашими, и победными памятниками, и прославлением, как прекращающимся вместе с настоящею жизнью. Ведем же ту брань, в которой препираемся с лукавыми демонами и с плотскими страстями, и кто с неусыпным искусством преодолевает их, того и называем победоносцем, хотя бы и казалось, что бесславно отошел он из этой жизни. Ибо здешнее бесславие порождает бессмертную славу, и добровольная нищета доставляет небесное богатство. Тогда явятся блага, когда кончатся скорби.

296. Епископу Аравиану.

Царство Божие, по мнению одних, выше и величественнее царства небесного, а по мнению других, одно и то же царство называется иногда по имени царствующего Бога, а иногда — по имени небес, составляющих царство. Которое из сих мнений ближе к истине, предоставляю судить о сем твоей мудрости.

297. Епископу Асклипию.

Премирный жребий, изобилующий всеми благами, не доступный всему горестному, не порождающий уныния, являющийся матерью всякой радости, превосходящий и язык, и слух, и ум, уготованный собственно подвизавшимся в настоящей жизни законно, — не позволяет даже и ощущать здешних печалей. Почему и первоверховный из подвизавшихся так взывает: недостойны страсти нынешняго времене к хотящей славе явитися в нас (Рим.8:18). Ибо если воздаяние наград, какие дает Подвигоположник, с великим преизбытком превышает труды и сообщает столько веселья, сколько свойственно иметь в удел принявшим небесный жребий, то не удивительно, если они в ничто вменяли все горестное в мир.

298. Монаху Петру.

Крайне дивлюсь, почему звери, по природе дикие, воспитанные человеческим искусством, нередко делаются кроткими, а человек, свойственное им по природе зверство превращающий в неестественную для них кротость, свою, естественную для него, кротость изменяет в противоестественное зверство, свирепое делая кротким, а себя, кроткого, обращая в свирепого. Ибо льва укрощает и делает ручным, а свою раздражительность доводить до свирепости большей, нежели львиная. И хотя встречает при этом два самых великих препятствия: то, что лев лишен рассудка, и то, что он раздражительнее всех, — однако же, по преизбытку данной человеку от Бога мудрости, преодолевает природу.

Итак, по какой причине человек, в зверях препобеждающий естество, в себе вместе с естеством предает и благо произволения? Кто льву дарует преестественное, тот себе не сохраняет и естественного, но, стремясь неукротимых зверей ввести в человеческое благородство, себя самого низводит с властительского престола и доводит до зверского неистовства. Не переставай внушать сие тому, о ком ты писал. Может быть, укротив как–нибудь неукротимую раздражительность, и поспешит, наконец, присоединиться к кроткому стаду любителей добродетели.

299. Диакону Херимону.

Приверженность ко Христу слаба в нас потому, что соделалась сильною приверженность к золоту, и все силы наши тратятся на эту жестокую, мучительную и ненасытную любовь. Потому, если изгоним из себя последнюю, сильнее воспламенит нас первая, исторгнет и удалит от всего житейского, утвердит же в стране небесной.

300. Пресвитеру Зосиме.

Поскольку поступаешь ты подобно человеку, который взял такую власть над неизлечимою болезнью, что не щадит ничего для него вожделенного, распрощался с врачами и угощает себя тем, что явно гибельно, то по сей–то причине и кажется тебе трудным возвращение к целомудрию. Но если положишь конец роскоши, возбуждающей в тебе прихотливые неистовства (потому что она в тебе сделалась корнем и матерью непотребства), то угаснет и пламень невоздержности.

Ибо, как скоро отнято будет горючее вещество, без сомнения, погаснет и усиливаемый и возметаемый им огонь. А если ты подкладываешь горючее вещество в огонь, то как ему ослабеть и потухнуть? Если сам раздражаешь спокойного зверя, кто укротит его, когда он встревожен и пришел в бешенство? Содержа в уме и это, и то, что сродно с этим, навсегда перестань роскошествовать.

301. Пресвитеру Евстафию.

Вражду надлежит писать на воде, чтобы скорее исчезала, а дружбу — на меди, чтобы навсегда соблюдалась твердою и непременною. А если вопреки сему поступает, по словам твоим, находящийся с тобою в ссоре, то пусть не смущает тебя это, потому что не повредит твоим венцам. И нам заповедано не то, чтобы не быть в ненависти у других — сие не от нас зависит, а может быть, и невозможно, потому что люди доблестные во всяком случае бывают ненавидимы людьми худыми, почему и святые возбуждали к себе ненависть — а напротив того: чтобы не иметь ненависти к людям, ненавидеть же в них порок.

302. Павлу.

Люди отваживаются часто на дела, превышающие возможность и прощения, и наказания, — ради денег, ради права начальства и ради того, чтобы никому не уступить этого. Ибо, вознамерившись приобрести сие, приобретают с помощью тысячи злодеяний и, боясь утратить, решаются на злодеяния еще более страшные. Рассуждая, что утратить опаснее, нежели вовсе не приобретать, вымышляют самые ужасные способы. Посему, надлежит преодолевать страсти в самом начале, чтобы не оказаться нам неисцельно больными при конце.

303. Диакону Палладию.

Можно подумать, что человечество по большей части в злополучии ведет себя целомудренно, а в благоденствии предается излишествам. И сие всего яснее открывается из того, что было с Евреями. Ибо перешли они Чермное море и не подверглись никакой опасности, а ступив на сушу, потерпели крушение.