Вахтер толкнул изнутри дверь, скрипящую блоками и, придерживая ее рукой, пропустил военпреда вперед себя в коридор. Военпред увалисто подошел к нам, держа в руках наши документы. Крестьянский облик лежал на нем, на его простом лице с белесыми, выгоревшими от солнца усами. Прикрытые выпуклыми надбровными дугами, глубоко сидели умные, по-мужицки хитроватые глаза.
— Из Шестнадцатой армии?
Военпред недоверчиво сощурился.
— Из Шестнадцатой, товарищ капитан, — ответил я, различив на воротничке военпреда вкось прикрепленную зеленую фронтовую шпалу.
— Не капитан, военинженер третьего ранга, — поправил он. Бровь, похожая на пшеничный колос, поползла кверху и обнажила серый глаз, другой щурился, окруженный черствыми излучинками, — А что это я подпись не разберу на вашем документе?
— Подполковник Бурков подписал, начальник инженерного отдела штаба армии.
— А-а, помню, помню. Приезжал сюда. Такой низенький, чернявый.
— Простите, товарищ военинженер, вы его с кем-то путаете. Он, наоборот, такой, что я ему подмышку головой достану. И не черный, а блондин.
— Тьфу ты, чорт! И верно, спутал! Теперь припоминаю, припоминаю…
Открылся и другой глаз, излучинки сгладились. Отдал документы, коснулся рукой кончика уса, улыбнулся дружелюбно.
— Так что же вам… мины?
— Три тысячи, товарищ военинженер. Мы ездили в Хрустальный переулок, там нам обещали транспорт к вечеру, как только автобат из рейса вернется. Велели ехать сюда и заранее подготовить все для погрузки.
— А вы на них не надейтесь, — наставительно сказал военпред. — Обещать то они обещают, да ведь не вы одни, кому-нибудь другому тоже транспорт требуется. Надо было одному из вас там остаться и не слезать с них, — машины придут, сразу захватывать. Вас трое? Пусть один возвращается в Хрустальный, один остается здесь — готовить материал к погрузке, а третий… вы на машине? вот хорошо!., третий сгоняет за капсюлями для мин. Капсюли у нас в другом месте. Я сейчас ордер напишу.
Детка поехал за капсюлями. Юхнов — в Хрустальный переулок, Я остался на фабрике. Военпред провел меня в свою конторку и показал образцы противотанковых мин, которые вырабатывала картонная фабрика.
— Б-5, бумажная пятикилограмовая, — сказал он, передавая мне в руки круглую картонную коробку, пропитанную водонепроницаемой смолистой смесью.
Нутро коробки, напоминавшей многократно увеличенную аптечную облатку, было залито плавленым толом.
Военпред был наблюдателен. Тотчас заметил, что мина Б-5 не произвела на меня впечатление.
— Не нравится?
— Громоздкая, товарищ военинженер. Иногда приходится, знаете ли, минировать под обстрелом, особенно закапывать некогда. Отодрал пласт дерна, сунул под него мину и дальше, — мина должна быть плоская. Такую Б-5 не вдруг подсунешь, а и подсунешь — останется бугор, издалека видать, что мина. Нет маскировки, скрытности. В переноске неудобная, ручек нет, таскай в обхват. Капсюльное отверстие одно, второго — потайного капсюля не вставить, — немец подползет, разминирует ее в два счета. Вы простите, товарищ военинженер, может, я не имею права наводить такую критику?
— Нет, вы молодец! — засмеялся военпред. — Дело знаете. Это я люблю. Немецкую T-V видали? Плоская, с ручками, вставляй хоть три капсюля — сверху, в ребро и с донышка. Хороша? Ну, чего губы тянете, признавайтесь!
— Очень уж тяжела… Капсюль такая бабаха медная… Ни к чему!
— А я скажу… хороша! — оживился военпред. — Недостатки есть., но все-таки мина как мина. Не наша кустарщина! Взгляните на эту уродину. ЦМ, так называемая «цилиндрическая мина».
Подставив ладонь, я принял обрубок чугунной трубы, запаянной на концах и так же залитой плавленым взрывчатым веществом. История цилиндрической мины была курьезна: на одном из московских заводов обнаружили большой запас труб, приготовленных для водопровода и канализации. Пустили трубы в дело — родился новый тип мины. Цилиндрическая мина была мало действенна и крайне неудобна в обращении.
— Насчет действия, куда ни шло, — сказал военпред. — Важно то, что цилиндрическую мину будут выпускать, пока не кончатся на заводе трубы. Кончатся трубы, попадется другой случайный материал, начнут лепить другой тип мины. На фронте саперам — путаница. Курсанты не в счет — народ грамотный, быстро освоитесь с новой миной. А рядовой сапер? Дорого нам обойдется кустарщина.
Инженерные войска Красной армии в начале войны были вооружены убого. В сравнении с нами немцы были богачи. Например, они имели стандартные комплекты полевых укреплений. Как только танки пробивали брешь и пехота захватывала позицию, подбрасывались каркасы огневых точек, готовые колья для проволочных заграждений, большей частью железные, прилагались даже изготовленные фабричным способом таблички: «Форзихт — минен», «Осторожно — мины». Немецкие мины были сделаны не из случайного материала, отличались замысловатостью, иногда излишней, и большой убойной силой, широким радиусом действия. Шрапнельная пехотная выбрасывала от земли металлический, начиненный шрапнелью стакан, который рвался в воздухе на уровне груди, шрапнель ранила бойцов на значительном расстоянии; капсюли эта мина имела трех сортов — нажимной, натяжной и терочного действия. Каждый немец имел малую лопатку, которая при надобности могла употребляться, как мотыга; носилась она в черном чехле великолепной кожи, а в нашей армии… Никаких готовых комплектов для полевой фортификации. Нехватка малых лопат — бойцы гибли от того, что нечем было окапываться на поле боя. Подрывники нуждались в таких пустяках, как обжимы. Мины ЦМ и Б-5 были символами нашего убожества.
Встретившись с человеком, близко стоявшим к производству войскового инженерного оборудования, и, видать, неглупым, я осмелился спросить:
— Почему же такая кустарщина в войсковой инженерии? Ведь теперь, при обороне, инженерные войска — фортификаторы, подрывники, минеры — имееют значение первостепенное, может быть, даже решающее.
Военпред не ответил. Он присел на кровать и молча, с напряженно собранным лицом, начал свертывать папироску. На кровати поверх одеяла была накинута плащпалатка, побывавшая под дождями и утратившая яркость зеленой окраски.
— На каком фронте воевали, товарищ военинженер?
— А вы откуда знаете, что воевал?
— Фронтовика всегда отличишь… Вот и плащпалатка у вас поношенная.
— На Северо-Западном направлении. В Новгороде получил тяжелое ранение. Вышел из госпиталя — влип в военпреды. Истинно влип, как кур во щи. Ведь я техник-строитель, в Литве на рубеже работал, а теперь вот попал на фабрику.
Помолчал, затянулся папиросой. Опять недоверчиво сощурился на меня. Набрал в свою высоко поднятую грудь табачного дыма, и, выпуская его, сказал со вздохом:
— Да-а… Литва-Литва… В Литве нас война накрыла.
Недоверие его таяло, как струйка табачного дыма, запутавшаяся под навесом белесых усов. Воспоминания первых дней войны нахлынули на военпреда.
— Были денечки! Ведь я и под Иелгавой участвовал…
— Второй раз про Иелгаву слышу… Бой на кладбище?
— Двухдневный бой!
Военпред оживился. Брови взлетели, он как-то смешно замигал, повидимому, разгоняя ударами ресниц щекотку, возникшую в углах глаз.
— По случайности попал я в Иелгаву… Наш уэнес[1] строил оборонительный рубеж на границе, на берегу Немана, там, где он переходит в Восточную Пруссию. В субботу 21 июня меня командировали в Паневеж. В лесу около Паневежа уже месяц… пожалуй, даже больше месяца… находился на полевом КП[2] штаб ПрибОВО[3], проще говоря, штаб Северо-Западного направления, потому что наши войска стояли на боевой ноге и все мы ждали, что вот-вот выступим на территорию Германии. Побывал я в Паневеже, возвращаюсь обратно, и вот война! Не мы выступили на ихнюю территорию, а они — на нашу, такая заварилась каша. Нечего и думать искать уэнес, там, где мы стояли, уже немцы. Всякая связь потеряна. А что то делать надо. Правда, я не строевой, давно в запасе, от гражданской войны за винтовочку не держался. Ну, а все-таки, думаю, как же так… немцы! Прибился к одному полку, даже номера не знаю, кажется, 830-й дивизии. Дивизия боевая! Народ молодой, бойцы отборные. Возле Иелгавы есть большое кладбище, там дивизия и залегла. В проходах между могилами, — представляете, среди мрамора и гранита, — вырыли стрелковые ячейки. Круговую оборону заняли. Держались истинно геройски. Кровью истекли, а не сдали позицию. Наша авиация, надо прямо сказать, подкачала, не прикрыла с воздуха. Понятное дело — «Юнкерсы» задавили нас. Мрамор и гранит с землей смешали. Мало кто с этого кладбища выбрался. Меня и пуля царапнула там, и оглушило бомбой, землей засыпало. Очнулся, кругом мертвяки лежат, из могил гробы взрывами повыворачивало, белые кости торчат. Тяжело раненые стонут, дух отдают. Немецкие солдаты ходят — грабят и докалывают. Притаился я, а ночью выбрался. Лесами, овражками — попал к своим. Тогда Одиннадцатая армия из окружения лесами выходила, — на нее и наткнулся.
