– Ну, братцы, прощайте! – говорил Липатыч, нервно потряхивая своей львиной гривой. – Не поминайте лихом! Куда ни шло – погуляю в последний разок по матушке-Рассее!.. Мне уж один конец, а только мы ее, эту правду-матку, выищем, мы ее со дна моря найдем. Нам не придется с нею жить – вам пригодится… А мы ее с немцем вам предоставим… Это, брат, шалишь: добро даром в миру не пропадает!..

– Куда будем ходить, господин механикер? – грустно и боязливо говорил немец, дрожащими пальцами перебирая по цилиндру.

– Со мной не бойся! Хуже нам с тобой не будет, – утешал его Липатыч, – а что лучше найдем – все наше будет!.. Аида, немец!.. Прощайте, братцы!.. Главное – живите дружнее… вот как мы с' Демой жили! Кабы еще не это, – так…

И Липатыч отчаянно махнул рукой.

– Ну, а за озорство мое не обессудьте… Что делать!.. Такими, значит, нас мать-Рассея зародила да такими вот ив гроб кладет!.. Аида, немец!..

Когда в ответ ему разнесся по трактиру сочувственный гул голосов, Липатыч степенно раскланялся на обе стороны и надел свой блин.

– Прощайте, братцы! А это мы с немцем все расследуем, как и что…

Липатыч вышел своей обычной гордой походкой, гоголем; за ним поплелась жалкая фигура немца в не менее жалком цилиндре и пальмерстоне, совершенно не понимая, какая сила увлекала ее за Липатычем.

Рабочие несколько минут молчали; грустно им было расставаться с Липатычем: жалко им было его и знали они, что не далеко уйти старику за своей заветной «мечтой», что уже ждет его, не нынче-завтра, одинокая могила, но все же им было отрадно думать, что среди них жил Липатыч и что это был свой человек для них.