— Без гвоздей строит! — клялись первые. — Из коряг, из окаменевших деревьев да грязи. А по ночам ему строить караконджалы помогают.

Караконджалами в народе называли спутников Лиха Одноглазого, рогатых безобразных тварей.

— Вот что! — вступал в разговор взрослых веснушчатый мальчуган. — Я на болотах ягоду собирал, собственными глазами стройку видел. Нет там никаких караконджал. А Сворж есть. Косматый, злой. И то, что он строит, верно, только это не дом, а церковь. Чёрная она, что стены, что крыша. По бокам её балки подпирают — брёвна сосновые. Вся она неровная, неправильная, жуть берёт. С купола ил стекает, а на маковке заместо креста перекрученная коряга. Я, как увидел, сразу оттудова дёру дал!

И вновь пошли слухи от Пешницы до Южанска, про Церковь Болотную Чёрную, хоть её саму мало кто видел. Не потому, что пряталась она, а из-за страха людского разумного на грешное дело смотреть. Но были смельчаки, и подтверждали они: Церковь существует.

— Ну и что! — отмахивались упрямые скептики. — Согрешил человек, теперь вот грехи замаливает, храм для лесных зверюшек строит.

— Не для зверюшек, а для хмырей болотных. И сам он уже на человека не похож: лает, на четвериках скачет да, знай, бока своего уродства глиной смазывает.

Но какой бы невидалью ни была болотная стройка, глаза она не тёрла, ибо оставалась скрытой в таёжной чаще. И Архитектор (как прозвали каторжника) к людям не захаживал. Шли годы, Церковь превратилась в местную страшилку, обросла вымышленными подробностями, вроде икон с рогатыми мордами и трона внутри (для самого Лиха). В восемнадцатом году людям было не до фольклора. Гражданская война докатилась и до самой тайги. Интервенты захватили Архангельск. Потом, в двадцатом, пришли большевики, и неожиданно даже для местных жителей один архангельский комиссар вспомнил про Болотную Церковь.

Борис опускает глаза вниз газетной страницы на фамилию автора статьи.

— Почему бы вам не расспросить этого Павлухина В.А?

Он искренне надеется, что некий Павлухин В.А. давно мёртв и не сможет послать детей туда, куда сам Борис когда-то послал лейтенанта Овсянникова. Он удивляется, когда Лиза говорит:

— Мы хотели его разыскать, но оказалось, что автор «Таёжного чуда» погиб. Незадолго после выхода этого номера Павлухина разорвала его собственная овчарка.

— Случается, — стараясь скрыть эмоции, бубнит Борис.

— Может быть, вы вспомните? — просит девушка. — В детстве вы наверняка слышали эту историю. Большевики хотели использовать Церковь в антирелигиозной пропаганде, показать народу, до каких извращений дошли богомольцы. Они отыскали храм Своржа, но что случилось потом?

Потом…

Потом был семьдесят девятый год, водка в граненых стаканах, сало и чёрный хлеб, закат на пиках сибирских елей и ещё живой Паша Овсянников…

— И что же, нашли большевики эту Церковь? — спрашивает Паша. А Борис продолжает рассказывать историю Своржа и не замечает, как горят глаза слушателя. Как жадно внимает он каждому слову.

— А то. Их местный мальчуган провёл. Комиссары как увидели плод многолетних трудов мастера-отшельника, так и побагровели от ярости. Всякое желание агитировать пропало. Одно желание осталось: стереть с лица земли богомерзкое сооружение да поскорее. Они-то все умерли вскоре, красноармейцы эти, но мальчик-проводник прожил долго и говорил, что старшой их плевался и кричал, мол, уничтожить немедленно. Порешили они вернуться с пулемётами и издалека Церковь расстрелять.

— А чего ж не сжечь или взорвать?

— Того, что к самой Церкви они дороги не нашли. Будто из самой топи она росла, так что только издалека смотреть и можно. Они притащили доски, сколотили помост на берегу. Уже приготовились стрелять, как вдруг из лесу выбежало что-то похожее на большого пса. Ну, это им так показалось, на самом деле, то был старик, только уж больно неухоженный, заросший и чёрный. И передвигался он, как пёс. Рассказывают, зыркнул дикарь на советскую власть глазищами горящими — и шасть в Церковь. Лишь внутрь зашёл, как постройка покачнулась, заскрипела чёрными брёвнами и вмиг исчезла. Утонула в болоте, только рябь над кривым крестом пошла. Не в кого стрелять красноармейцам, пошли они домой. А затем и умерли один за другим, кто от чего.

— Враки! — горячо восклицает член партии Овсянников. — Где такое видано, чтоб здание на трясине стояло!

— Тише, тише, — шепчет Борис, косясь на дверь. Не хочет, чтоб жена услышала, какими он байками тешит гостя. — Не враки, а легенды. С легенд спроса нет, и доказательства им не нужны, и этот ваш реализм. Мне дед рассказывал. Я тебе рассказал.

— Хотите сказать, что это было на том месте, где мы беглецов нашли.

— Нет. Много глубже. Это сейчас тайга начинается за Пешницей, а в двадцатом там ещё Мокрова текла. Оттуда и остатки моста. Я там в детстве гулял, вопреки родительским наставлениям. Отец, узнав, журил, а бабка прям порола. Порола и повторяла: «Хошь болотные колокола услышать, пострел?»

Паша спрашивает про колокола.

— Это тоже часть легенды. Как Церковь в болоте утонула, так из топи по ночам колокольный звон раздаётся. Мол, за старания, бесы подарили Своржу колокол, кто его звон услышит, тот разума лишится. Старики запрещали в тайгу ходить, чтоб ненароком на проклятое место не напороться. Но это, как ты понимаешь, тоже выдумки.

Борис подливает лейтенанту водку.

— Погодите, Борис Иваныч. Не хотите ли вы сказать, что Михайлов услышал звон болотных колоколов?

Паша спрашивает так серьёзно, что Бориса охватывает смутное беспокойство.

— Да ну, — нарочито весело отвечает он. — Говорю же тебе, если и была Церковь, то намного южнее. И вообще, какая Церковь Болотная, когда наши спутники бороздят космос?

— Фольклор не из воздуха возник! — спорит Лиза, возвращая старика в сегодняшний день. — Существовала она, вы нам просто дорогу показать не желаете, ведёте себя с нами, как с детьми. А у нас всё оборудование имеется, и по болотам нам ходить не впервой.

— Фу-ты, ну-ты, заладила! — злится Борис. — Если б существовала она, сюда бы давно туристы нагрянули, разобрали бы её на сувениры. На месте Трёшки построили бы ларьки, чтоб торговать уменьшенными копиями.

Кузьмич радуется этой мысли, свистит, как паровоз, но никто не обращает на него внимания.

— Вычитали глупость и сами глупостью занимаетесь! — заканчивает Борис гневную тираду. Арина гладит его по плечу: «Ну, не надо, они не собирались тебя обидеть!»

Лиза, виновато потупившись, извиняется.

— Мы так надеялись, — говорит она.

А в памяти Бориса возникает Паша. Красивый, молодой. Смотрит он на старика пытливо и говорит:

— А я, Борис Иваныч, недавно был в тайге.

— За грибами, небось, ходил? — спрашивает непонятливый Борис. Он слишком сосредоточен на поплавке и про Церковь совсем забыл. С тех пор, как он рассказал о ней товарищу, прошёл месяц.

— Я на том месте был, где мы беглых нашли.

Удочка едва не выскальзывает из рук Бориса:

— Это ещё зачем?

— Ну, как же. Интересно мне стало. Михайлов-то так в себя и не пришёл, вынуждены были его в область конвоировать. Пускай, нет там ничего, но причины для его безумия быть должны. Научные причины. Может, газы какие, может, акустика особая.

— Научные! — восклицает Борис. — Нет там никакой науки, и соваться туда нечего!

— Нет, вы послушайте! — мягко возражает Паша. — Принимали ведь раньше обычное болотное свечение за болотных духов! Называли его свечками покойников, считали, что это древние призраки клады стерегут. А теперь мы знаем про возгорание метана, радиоактивные осадки, фосфоресцирующие организмы! Стало быть, и другие мифы объяснимы с научной точки зрения. И про колокол ваш тоже!

Борис, бросив удочку, спорит, убеждает, умоляет друга оставить затею, не приближаться к болотам, и тот вроде соглашается…

Вроде…

— Ты что же, старый болван, Павлику про Церковь рассказал?! — кричит Арина, вернувшись с работы. — Он у всех в лагере о ней спрашивает, ко мне в столовую с расспросами заходил!