— Максим, скорей неси мою зимнюю шинель в ломбард! — закричал капитан Урчаев, проснувшись в один прекрасный майский день в десятом часу утра.

— Слушаю-с, отозвался из передней голос Максима, сопровождаемый усердным шуршанием сапожной щетки.

— Проси пятьдесят рублей, а если не дадут, то пусть сами оценят, потом зайди к Дытынковскому, купи бутылку водки, три бутылки вина, столько же шампанского, черной икры, сельдей, гарниру к ним, ветчины и в кондитерской Жоржа возьмешь коробку шоколадных конфект фунтов в пять. Понял?

— Точно так, — ответил Максим, денщик Урчаева, белобрысый полешук, несколько меланхоличного характера, и появился с вычищенными до глянца сапогами, которые симметрично поставил около кровати.

Урчаев вскочил с постели, надел красные, вышитые туфли на босую ногу, прошелся по комнате, мимоходом взглянув на себя в круглое походное зеркало.

Капитан был довольно высокого роста, статного телосложения, с приятной округлостью форм; имел большие, черные, пушистые усы; бороду брил.

— Поворачивайся скорей, а Семен пусть мне дает самовар и того… нужно еще барышням письмо нести.

— Мне прикажете? — спросил денщик, отыскивавший на дне сундука капитанскую шинель.

— Болван! как же ты с вещью пойдешь к ним? понесет Семен; только прежде пусть даст умыться и самовар.

— Сей минутой.

Схватив шинель в охапку, Максим удалился, а на смену ему явился с самоваром Семен, рябой брюнет, угрюмый на вид, в красной кумачовой рубахе, перетянутой в талии ременным поясом.

Напившись чаю и пропустив рюмку-другую водки, капитан приступил к составлению письма, предварительно пославши денщика в мелочную лавочку за почтовой бумагой и конвертами.

«Прелестнейшая Надежда Петровна», — так начиналось письмо, — «позволяю себе думать, что вы не откажетесь отпраздновать с нами май месяц в скромной дружеской пирушке. Съезд сегодня на берегу Днепра в 5 часов пополудни. Нас будет трое: Сапфиров, Барков и ваш покорнейший слуга. Желательно, чтобы в пирушке приняли участие две несравненные грации, ваши сестрицы, с которыми вы меня познакомили. Гг. Сапфиров и Барков — джентльмены в полном смысле этого слова и к дамам особенно учтивы. Итак, в приятном ожидании пяти часов пополудни, примите уверение и проч.». Сделав на конверте надпись «г-же Зориной» и заклеив розовой облаткой, он велел денщику отнести его, причем довольно пространно пояснил адрес, так как Семена посылал в первый раз; обыкновенно подобные поручения выполнял Максим.

— Козинка, № 0. Три сестры спросишь.

— Слушаю-с, — мрачно отвечал Семен. Он ожидал, что капитан в виде прогонов ссудит ему гривенник на конку, за который он мог бы опохмелиться, что рассеяло бы его несколько угнетенное настроение духа.

— Сегодня майский праздник. Недурно было бы с кумой Агафьей отправиться в Кадетскую рощу на гулянье, да ведь бабе нужно угощение поставить: бутылка водки, пара пива, закусить чего-нибудь, — глядь, на худой конец, рублишко и вылетит.

Вот денщик г-д Шлаковых пригласил в лагерь девушек, так рубля на три купил закусок. Свое удовольствие господа знают справлять, а до людского им дела нет, — издыхай хоть, как собака, пальцем не двинут. Лишь бы им все было подано и прибрано. Не дадут ли, пожалуй, на чай те стрекозы? — соображал он.

Одевшись и захватив в руки фуражку, Семен с ожесточением сплюнул и вышел на улицу. А капитан, закурив папиросу, вытянулся на диване и развернул утреннюю газету.

Вяло и нехотя шел Семен. Попадались ему навстречу знакомые кухарки, возвращавшиеся с базара, с корзинами, одни и с хозяйками; но он мало обращал на них внимания, Вот какой-то молодой человек пронес две бутылки вина, завернутые в красную бумагу. Семен сумрачным взглядом проводил его.

— Эх, жисть! — размышлял денщик; — все спешат куда-то, суетятся, радуются; один ты маешься, как неприкаянный.

Отыскав большой четырехэтажный дом, он спросил стоявшего у ворот дворника;

— Укажите мне квартиру барышень Зориных… Их три сестры.

— Таких сестер нет у нас. Зорина снимает квартиру и от себя пускает жилиц. Иди наверх, в 40-й номер, — ответил дворник.

Семен поднялся на третий этаж по каменной винтообразной лестнице. В длинном, узком коридоре с разноцветными стеклами служанка подметала пол. Он осведомился у ней, можно ли ему видеть барышню Зорину.

— Давай, я передам… Барышня еще в постели, — отвечала та.

— Просили ответ, — отвечал Семен, вручая письмо, и опустился на близ стоявший табурет.

Захватив конверт, служанка скрылась в одном из номеров, откуда доносилось веселое щебетанье.

В большой просторной комнате с двумя итальянскими окнами, завешанными кружевными шторами, перед зеркалом стояла девушка лет 20. Из-под спустившейся с плеч кружевной рубахи сверкали оголенные плечи. Роста она была среднего, с бледным цветом лица, пикантно вздернутым носиком. Половину челки она уже успела завить; щипцы торчали в зажженной лампе. Тут же на столе стояли духи, помада и другие принадлежности туалета.

Служанка, передав письмо, остановилась в выжидательной позе у дверей.

В комнате было три кровати. На двух еще лежали девицы — блондинка и брюнетка. Первая — не отличалась красотой и без косметиков выглядела вялой и отцветшей, а вторая, лет Нy, не более, свеженькая с вьющимися волосами, полными губками и неподдельными розами на щеках.

Возле, на кушетке, в хаотическом беспорядке нагромождены шелковые юбки, корсеты, чулки и т. д.

Блондинка проснулась и разговаривала, лежа в постели, с девушкой, читавшей письмо.

— От кого, Надюша? — спросила она, потягиваясь и зевая.

— Урчаев приглашает нас на пикник, — ответила Надя.

— Один? — разочарованно протянула блондинка.

— Нет, их будет трое: Сапфиров, Барков и Урчаев. На, прочти, Валюша, — и она бросила блондинке на постель письмо, а сама достала из лампы щипцы и принялась подвивать волосы. — Ты знаешь, Барков очень богатый человек и недавно продал имение. Жили из «Шато-де-Флер» говорила мне, будто он все деньги носит при себе, на груди, в замшевом мешке. Сапфиров тоже видная личность. Ты, может быть, заметила, какой у него на перстне большой солитер. Урчаев-то, положим, дрянь, у него почти никогда не бывает денег.

Блондинка прочитала письмо и, вскочив с постели, принялась тормошить сладко спавшую брюнетку.

— Маня, проснись, проснись! Та открыла глаза.

— Что тебе, Валя?

— Нужно посоветоваться с тобой: нас приглашают на пикник Сапфиров с Барковым и Урчаев.

— Мы же дали слово студентам-политехникам, — ответила Маня, зевая.

— Была охота! Как же ты не соображаешь, что эти все важные денежные гуси с весом и положением? У Сапфирова сразу можно будет занять рублей пятьдесят. Он и слова не скажет — даст; пусть только попадется к нам на крючок, уж и не отделается.

— В таком случае, побоку студентов. Пиши, Надя, согласны. Пусть возьмут с собой побольше конфект и вина.

Надюша присела к столу и быстро написала ответ. После этого позвонила служанку и велела передать записку денщику.

Девицы еще некоторое время совещались между собой, причем в разговоре деятельное участие принимала их субретка Дуня.

Надюша убрала голову и надела пеньюар; Валя тоже оделась к лицу, только Маня продолжала лежать в постели и нежиться.

Подали самовар, а к нему сливки, сухари, пирожное; разливала чай и хозяйничала горничная.

Маня, лежа в постели, пила чай с ложечки и закусывала бисквитом.

— Как хотите, господа, только я советую воспользоваться этим случаем и как можно больше выгод извлечь из него. Здесь дело идет не о простом времяпрепровождении, а о более существенном. Если это правда, что Барков носит с собой деньги…

— То что?

— Очень просто… Где тот пузырек с опиумом, который подарил тебе провизор?

— Ну, что ты, Надя!.. Разве можно?