— Теперь зажгите кто-нибудь свѣтъ. Я крѣпко держу его.
Свѣтъ зажгли, пламя спички вспыхнуло, я взглянулъ на своего плѣнника и… клянусь св. Джорджемъ, это была молодая женщина!
Я выпустилъ ее и слѣзъ съ кровати, сильно сконфуженный. Всѣ глупо переглянулись другъ съ другомъ. Всѣ растерялись, такъ былъ неожиданъ и внезапенъ этотъ сюрпризъ. Молодая женщина начала плакать, закутавъ лицо одѣяломъ. Хозяинъ сказалъ смиренно:
— Моя дочь… Она сдѣлала что-нибудь нехорошее, nicht wahr?
— Ваша дочь? Она ваша дочь?
— О, да, она моя дочь. Она только-что вернулась изъ Цинцинати, немножко больная.
— Проклятіе! Этотъ мальчишка опять навралъ. Это не тотъ 166-й No, это не Б. Б. Теперь, Уиклоу, ты приведешь насъ къ настоящему 166, или… Батюшки, гдѣ этотъ мальчикъ?
Сбѣжалъ! Вѣрно, какъ дважды два четыре, и главное безъ всякаго слѣда. Положеніе было неловкое. Я проклиналъ свою глупость: мнѣ бы слѣдовало привязать его въ одному изъ людей… но теперь поздно было разсуждать. Что же мнѣ дѣлать при настоящихъ обстоятельствахъ, вотъ въ чемъ вопросъ? За всѣмъ тѣмъ эта дѣвушка могла быть и Б. Б. Я не вѣрилъ этому, но нельзя же было принимать недовѣріе за доказательство. Поэтому я, наконецъ, посадилъ моихъ людей въ пустую комнату напротивъ № 166 и приказалъ хватать всѣхъ и каждаго, кто приблизится къ комнатѣ дѣвушки, и держать при себѣ хозяина подъ строжайшими надзоромъ впредь до новыхъ приказаній. Затѣмъ я поспѣшилъ назадъ въ крѣпость посмотрѣть, все ли тамъ въ порядкѣ.
Да, все было въ порядкѣ и все осталось въ порядкѣ; я всю ночь не спалъ, чтобы удостовѣриться въ этомъ. Ничего не случилось и я былъ невыразимо радъ увидѣть занимавшуюся зарю и имѣть возможность телеграфировать въ военный департаментъ, что звѣзды и полосы нашего знамени продолжаютъ развѣваться надъ фортомъ Трумбуль.
Огромная тяжесть спала съ моей груди. Однако, я не переставалъ быть на-сторожѣ, такъ какъ случай былъ слишкомъ серьезенъ. Я призывалъ по одиночкѣ своихъ плѣнниковъ и цѣлыми часами допрашивалъ ихъ, пытаясь вырвать у нихъ признаніе, но совершенно безуспѣшно. Они только скрежетали зубами, рвали на себѣ волосы, но ничего не открывали.
Къ полудню пришли вѣсти о моемъ пропавшемъ мальчикѣ. Его видѣли на западной дорогѣ, за восемь миль отъ города, въ шесть часовъ утра. Я послалъ по его слѣдамъ коннаго лейтенанта и рядового. Они замѣтили его въ двадцати миляхъ отъ города. Онъ перелѣзъ черезъ заборъ и съ трудомъ тащился по вспаханному полю, къ большому старомодному зданію въ концѣ деревни. Они въѣхали въ маленькій лѣсокъ и окольнымъ путемъ подъѣхали къ дому съ противоположной стороны. Затѣмъ сошли съ лошадей и забрались въ кухню; тамъ не было никого. Они проскользнули въ слѣдующую комнату, тоже пустую; дверь изъ этой комнаты въ гостиную была отворена, и они хотѣли войти туда, когда вдругъ услышали тихій голосъ, произносившій молитву. Они набожно остановились и лейтенантъ заглянулъ въ дверь. Онъ увидѣлъ старика и старуху, стоявшихъ на колѣняхъ въ углу гостиной. Старикъ произносилъ молитву и какъ разъ въ ту минуту, какъ онъ кончилъ, Уиклоу отворилъ парадную дверь и вошелъ въ комнату. Оба старика бросились къ нему и начали душить его въ объятіяхъ, приговаривая:
— Нашъ мальчикъ, нашъ дорогой! Слава Богу, пропавшій нашелся! Мертвый воскресъ!
— Да, сэръ, чтобы вы думали? Этотъ молодой чертенокъ родился и выросъ въ этомъ приходѣ, во всю свою жизнь не отходилъ отъ него дальше, чѣмъ на пять миль, вплоть до того самаго дня, когда явился ко мнѣ въ домъ и одурачилъ меня своей чепухой. Это святая правда. Этотъ старикъ былъ его отецъ, старый, ученый священникъ въ отставкѣ, эта старая лэди — его мать.
Позвольте прибавить два, три объяснительныхъ слова относительно этого мальчика и его поведенія. Оказывается, что онъ начитался разныхъ страшныхъ сказокъ и сенсаціонныхъ происшествій; мрачный, таинственный, блестящій героизмъ пришелся какъ разъ по его вкусу. Когда онъ прочелъ въ газетахъ о таинственномъ шныряньѣ мятежниковъ и шпіоновъ по нашей странѣ, о ихъ злодѣйскихъ замыслахъ и двухъ, трехъ дерзкихъ выходкахъ, воображеніе его воспламенилось. Въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ его постояннымъ товарищемъ былъ одинъ молодой янки, съ длиннѣйшимъ языкомъ и легкимъ воображеніемъ, служившій года два помощникомъ кассира на одномъ изъ пакетботовъ, плавающихъ между Новымъ Орлеаномъ и пунктами на триста миль разстоянія вверхъ по Миссиссипи, отсюда свобода его обращенія съ названіями и другими подробностями перечисленныхъ имъ мѣстностей. Надо вамъ сказать, что передъ войной я провелъ тамъ два или три мѣсяца и зналъ объ этихъ мѣстахъ ровно столько, сколько требовалось, чтобы быть легко проведеннымъ этимъ мальчикомъ, тогда какъ всякій луизіанскій уроженецъ на моемъ мѣстѣ поймалъ бы его черезъ какія-нибудь четверть часа. Знаете ли вы, почему онъ говорилъ, что скорѣе умретъ, чѣмъ объяснитъ нѣкоторыя изъ своихъ загадокъ? Да просто потому, что онъ не могъ ихъ объяснить. Онѣ не имѣли никакого смысла. Онъ необдуманно вымаливалъ ихъ изъ своего воображенія и потому не могъ сразу придумать имъ объясненія. Напримѣръ, онъ не могъ сказать, что написано симпатическими чернилами, по той простой причинѣ, что написано ровно ничего не было. Это была просто чистая бумага. Онъ никогда ничего не втискивалъ въ ружье и никогда не собирался этого сдѣлать, такъ какъ всѣ его письма были написаны воображаемымъ личностямъ и, отправляясь въ конюшню, онъ бралъ прежнее письмо и оставлялъ на его мѣстѣ новое. Онъ ничего не зналъ объ этой узловатой веревкѣ и въ первый разъ увидѣлъ ее у меня въ рукахъ, но какъ только я намекнулъ ему, какимъ образомъ она найдена, онъ сейчасъ же воспринялъ мою мысль своимъ романтическимъ воображеніемъ и сыгралъ прекрасную роль. Онъ придумалъ фамилію Гейлорда; никакой улицы Бондъ въ Нью-Іоркѣ не существуетъ, она была разрушена три мѣсяца передъ тѣмъ. Онъ придумалъ „полковника“, придумалъ гладко разсказанныя исторіи всѣхъ несчастныхъ, которыхъ я арестовалъ и съ которыми производилъ ему личную ставку. Онъ придумалъ Б. Б., придумалъ даже 166, такъ какъ не зналъ, существуетъ ли такой номеръ въ гостинницѣ „Орла“, пока не попалъ туда. Онъ всегда, въ случаѣ надобности, готовъ былъ придумать, что угодно. Когда я допрашивалъ его о „внѣшнихъ“ шпіонахъ, онъ быстро описалъ незнакомыхъ ему личностей, которыхъ видѣлъ въ гостинницѣ и случайно слышалъ ихъ имена Ахъ, онъ жилъ въ роскошномъ романическомъ таинственномъ мірѣ эти нѣсколько смутныхъ дней, и, мнѣ кажется, для него этотъ міръ былъ реальнымъ и что онъ наслаждался имъ до глубины души.
Однако, онъ намъ надѣлалъ массу хлопотъ и безконечныхъ униженій. Изъ-за него сидѣло у насъ въ крѣпости человѣкъ пятнадцать, двадцать подъ арестомъ, съ часовыми у дверей. Часть плѣнниковъ были солдаты и съ ними мнѣ нечего было церемониться. Но остальные, первоклассные граждане, съ разныхъ концовъ страны, ихъ невозможно было удовлетворить никакими объясненіями. Они бѣсились и кипятились и безконечно насъ изводили. А эти двѣ лэди! Одна изъ нихъ была жена члена съѣзда изъ Огіо, другая — сестра западнаго епископа. Гнѣвныя, насмѣшливыя, презрительныя слезы, которыя онѣ проливали передо мной, представляютъ такую картину, которой я никогда не забуду.
Этотъ хромой джентльмэнъ былъ предсѣдателемъ коллегіи въ Филадельфіи и пріѣхалъ сюда на похороны своего племянника. Онъ, безъ сомнѣнія, никогда въ жизни не видѣлъ Уиклоу. И что же? Онъ не только не попалъ на похороны, но еще былъ арестованъ, какъ мятежникъ и шпіонъ, и Уиклоу въ моемъ домѣ хладнокровно описывалъ его, какъ поддѣльщика, конокрада, негроторговца, поджигателя изъ всѣмъ извѣстнаго воровского гнѣзда въ Гальвестонѣ. Старый джентльмэнъ, повидимому, вовсе не былъ намѣренъ прощать подобныя веши.
А военный департаментъ! Но, о, мой Боже, позвольте мнѣ лучше опустить занавѣсъ на эту часть разсказа! [1]
1874
