— Я хочу построить дом,— объяснил он,— Большой дом. Гораздо больше, чем обычный.

— Мы создадим необходимые проекты,— сказал Риггз.— Что-нибудь еще…

— Дом,— продолжил Янг,— в четыре-пять раз больше обычного. Я имею в виду масштаб. Высота дверей двадцать пять — тридцать футов, и все остальное должно быть выдержано в тех же пропорциях.

— Дом отдельный или могут быть соседи? — спросил Станфорд.

— Отдельный,— сказал Янг.

— Мы позаботимся об этом,— пообещал Риггз.— Оставьте нам необходимые материалы, касающиеся дома.

Янг постоял какое-то время, глядя на них двоих, затем сказал:

— Благодарю вас, джентльмены. Благодарю вас за помощь и понимание, но более всего за то, что не задаете вопросов.

Он медленно повернулся и вышел из комнаты, а они еще некоторое время сидели молча.

— Это должно быть место, которое понравится мальчику,— наконец прервал паузу Станфорд.— Лес, чтобы бегать, ручей, где можно ловить рыбу, и поле, где он может гонять воздушного змея… Что еще?

— Он заказал детскую мебель и игрушки,— сказал Риггз.— Те, что использовали пять тысячелетий назад. Те вещи, которыми он пользовался, когда был ребенком. Но велел сделать их в расчете на взрослого человека.

— Теперь,— сказал Станфорд,— он хочет дом, построенный в тех же пропорциях. Дом, который позволит ему ощутить себя ребенком. Или, во всяком случае, попытаться вернуться в детство. Но сработает ли это, Риггз? Его тело не изменится. Он не в силах заставить его стать другим. Трансформация может произойти только в его воображении.

— Иллюзия,— объявил Риггз,— Иллюзия величины, связанная с ним, ребенком, ползающим по полу. Дверь высотой двадцать пять — тридцать футов… Конечно, ребенок не понимает этого, но Янг уже давно не ребенок. Я не знаю, как он преодолеет это.

— Во-первых,— сказал Станфорд,— он будет знать, что это иллюзия. Однако через некоторое время не станет ли иллюзия реальностью настолько, насколько он себе представит это? Вот поэтому он нуждается в нашей помощи. Поскольку дом в его памяти не закреплен как нечто несоразмерное… Это перейдет из разряда иллюзии в реальность без излишнего напряжения.

— Мы должны держать рот на замке,— кивнул Риггз.— Чтобы избежать любого вмешательства. Это то, что он должен сделать сам, только сам… Наша помощь в возведении дома должна быть незаметной. Как домовые — если воспользоваться его же термином — мы должны помогать, оставаясь невидимыми. Внедрение кого-либо может вызвать потрясение, которое уничтожит иллюзию и разрушит все его планы.

— Другие уже пытались,— заметил Станфорд.— Многие. С изобретениями и машинами…

— Никто не пытался сделать это,— возразил Риггз,— только силой разума, то есть из одного-единственного желания выкинуть пять тысяч лет из памяти.

— Это может стать его камнем преткновения,— сказал Станфорд,— Старые, давно мертвые воспоминания… Он должен их подавить — не просто захоронить, а избавиться от них, причем на веки вечные.

— Он должен сделать больше,— сказал Риггз.— Необходимо заменить воспоминания тем восприятием мира, какое было у него в детстве. Его разум следует тщательным образом очистить. Янг обязан обновиться и быть готовым прожить еще пять тысяч лет.

Два человека сидели и в глазах друг у друга читали одну и ту же мысль: придет день, когда и они, каждый в отдельности, столкнутся с той же проблемой, что и сейчас Янг.

— Мы должны помочь,— сказал Риггз,— в любом случае мы можем и должны наблюдать за ним. Нужно быть готовыми… Но Эндрю Янг не должен знать ни о нашей помощи, ни о том, что за ним наблюдают. Мы должны заранее приготовить материалы и инструменты и помочь, когда ему будет нужно.

Станфорд хотел было что-то сказать, но заколебался, словно подыскивая нужные слова, а затем передумал и ничего не сказал.

— Что?— спросил Риггз.— Что вы имеете в виду?

— Позже,— заговорил все-таки Станфорд,— гораздо позже, ближе к концу, мы непременно должны будем кое о чем позаботиться. Есть одна вещь, в которой он больше всего нуждается, но о которой пока даже не задумывается. Все остальное уже можно приводить в исполнение — то есть запустить процесс превращения иллюзии в реальность. Все можно создать в воображении, но только одна вещь должна прийти как данность — иначе все усилия пропадут зря.

— Конечно, это то, над чем мы должны тщательно поработать.— Риггз кивнул в знак согласия.

— Если сумеем,— откликнулся Станфорд.

«Желтая пуговица — здесь, красная — там, зеленая не подходит, я брошу ее на пол для смеху. А розовую положу в рот, и, когда кто-нибудь найдет меня с ней во рту, они всполошатся, так как испугаются, что я проглочу ее. Нет ничего, что нравилось бы мне больше, чем это беспокойство. Особенно когда беспокоятся из-за меня».

— Уг…— сказал Эндрю Янг и… проглотил пуговицу. Он резко выпрямился на огромном стуле и в ярости швырнул на пол огромных размеров жестяную коробку из-под сдобного печенья. Пуговицы рассыпались. На секунду он почувствовал полное разочарование, а затем его охватило чувство стыда. «Ты большой мальчик,— сказал он себе.— Глупо сидеть на стуле-переростке, играя с пуговицами и лепеча как ребенок, силясь очистить переполненный за пять тысяч лет жизни разум для детских мыслей».

Он осторожно спустил вниз поднос, затем и сам слез со стула в двенадцать футов высотой.

Комната поглощала его, потолок маячил далеко над ним. Соседи, несомненно, считают его ненормальным, хотя никто и не говорит это вслух. Если задуматься, он не видел соседей уже давно. Ему в голову закралось подозрение. Возможно, они знали, чем он занимается, и, может быть, намеренно, чтобы не смущать, не попадались ему на глаза.

Конечно, это могло произойти в том случае, если они догадались о том, что он делает. Он все ждал… ждал того парня — как же его имя? — из комиссии… Как там она называлась? Итак, он ждал парня, чье имя он не помнил, из комиссии, название которой тоже забыл. Парня, который станет вынюхивать, как он дошел до такого состояния, пообещает помощь и сорвет все его планы.

«Я не могу вспомнить,— жаловался он себе,— Я не могу вспомнить имя человека, которое знал еще вчера. И название той комиссии, которое мне было известно так же хорошо, как собственное имя. Я становлюсь забывчивым. Я становлюсь совершенным ребенком».

Ребенком?

Ребенком!

Забывчивым ребенком.

«Господи! — думал Эндрю Янг,— Но ведь это как раз то, чего я хочу!».

Он ползал на коленках, нашаривая и собирая пуговицы и складывал их в карман. Затем, держа в руках жестяную коробку из-под сдобного печенья, взобрался на высокий стул и, устроившись поудобнее, принялся разбирать пуговицы.

Зеленую — сюда… желтую… у-упс-с… она падает на пол. Так, красную вместе с синей… и эту, и ту… а какого цвета эта? Цвет? Что это? Что…

— Уже почти пора,— сказал Станфорд,— и мы готовы, готовы, как никогда прежде. Мы войдем, когда настанет время, но не слишком скоро, лучше опоздать немного, чем поспешить. У нас есть все, что нужно. Специальные пеленки большого размера…

— Бог мой! — воскликнул Риггз,— Надеюсь, это не зайдет так далеко.

— Должно,— ответил Станфорд,— Это должно зайти как можно дальше, чтобы сработать. Вчера Янг заблудился. Один из наших людей нашел его и привел домой. Янг не имел ни малейшего представления о том, где был. Он слегка напугался и даже всплакнул, потом болтал о птицах и цветах и настаивал, чтобы наш человек остался и поиграл с ним.

Риггз тихо рассмеялся.

— Он остался?

— Конечно. И вернулся в полном изнеможении.

— Еда? — спросил Риггз,— Как он питается?

— Мы видели там запасы продуктов, булочки, печенье… Все сложили внизу, чтобы он мог без труда достать. Один из роботов регулярно готовит особо питательную пищу и оставляет ее там, где Янгу легко найти ее. Мы вынуждены быть осторожными — нельзя мелькать слишком часто, нельзя давить на него. У меня такое чувство, что он почти достиг некой поворотной точки. Мы не можем сорвать все теперь, когда он зашел так далеко.