— Хозяин… — позвали сзади.

Произнесено это было жалобно и с акцентом. Я обернулся. Как и предполагалось, глазам моим предстал удручённый жизнью выходец из Средней Азии: жилистый, худой, низкорослый и смуглый до черноты, смуглый даже по меркам Ашхабада, где прошли мои отрочество и юность. В те давние времена подобных именовали «чугунами», что, поверьте, звучит куда оскорбительнее, нежели «чучмек», ибо подчёркивает ещё и сельское происхождение именуемого. Городские — те посветлее. А этот будто прямиком с чабанской точки.

— Строить будем, хозяин?

— Из вашего материала? — понимающе уточнил я.

Неспроста уточнил. В отношении дешёвой рабсилы год выдался в определённом смысле переломный: очевидно, развал Советского Союза дошёл до мозгов не только у нас в России. Раньше мигрант был какой? Старорежимный. Маниакально добросовестный, почтительный, трудолюбивый. Аллаха боялся, начальства боялся. Здороваясь, к сердцу руку прикладывал. Не забуду, как один из Бухары, расчувствовавшись, поведал мне самое замечательное событие своей жизни: на спор вспахал непомерное количество гектаров за три дня. Причем спорил не он — о нём спорили.

— Хозяин говорит: «Вспашешь?» — вспоминал он чуть ли не со слезой умиления, — «Вспашу!» — «Два касемьсота. Бери любой». Посмотрел. «Этот», — говорю. Ночь не спал. Проверил, заправил, смазал. Утром выехал в поле, баранку поцеловал…

Баранку поцеловал! Вы вникните, вникните…

А нынче какой мигрант пошел? Молодой, наглый, ничего не умеет и ничего не боится. Разве что миграционного контроля. Ходят голые до пояса, чего никогда себе не позволял дехканин старой выделки. «Строим из нашего матерьяла» — это у них кодовые слова такие. «А что строите?» — «Всё строим. Дома строим, заборы строим. Из нашего матерьяла…»

Соседка Лада Егоровна не устояла — согласилась на забор и калитку. Вроде бы дама опытная, всю жизнь экономистом проработала, а девятнадцать тысяч выдала на руки. Авансом. Теперь мимо Ладушкина дома я хожу с застывшим рылом, сомкнув зубы, чтобы не взгоготнуть, — обидеть боюсь хозяйку. Ржавеющая рабица уныло провисает меж мохнатых досок, кривовато вмурованных в цементный раствор, а уж калитка… Нет, словами этого не передашь. Это видеть надо.

То есть смысл моего уточнения вы поняли.

— Из вашего материала?

— Нет! — почему-то испугался чугун. — Зачем из нашего? Из твоего…

Мы стояли посреди узкой дачной улочки, выжигаемой послеполуденным солнцем. Я — в бермудах, шлёпанцах, ветровке на голое тело и с удочкой, он — в спецовке, клетчатой рубашке и пыльных ботинках. В руках какой-то инструмент.

— Да откуда ж у меня матерьял?

— Совсем нету? — огорчился он.

— Совсем. Один битый кирпич.

— Кирпич много?

— Битый, тебе говорят!

— Покажи.

Ну знаете! Я смотрел на него, озадаченно прикидывая, к какому из двух известных мне подвидов принадлежит данная особь. Судя по одёжке и по взгляду — честный до наивности совок, а по прилипчивости — новый чурка. Из тех самых, что забор соседке сладили. Возраст… Возраст, скажем так, переходный. Ни то ни сё.

— Знаешь что? — сказал я наконец. — Вон там через два участка живёт Лада Егоровна. Забор у неё совсем худой. Поди спроси, может, захочет новый поставить…

Жестоко? Да, пожалуй. Но что-то разозлил он меня этим своим «покажи». Вот народ! Лишь бы на участок проникнуть! Впрочем, поблагодари он меня за добрый совет, я бы наверняка устыдился и остановил его, однако слов благодарности не прозвучало. Повернулся мой чугун и молча пошёл к Ладе Егоровне. Видимо, всё-таки из этих… из новых… Ну, поделом ему.

Если человек, с детства равнодушный к рыбалке, тем не менее берёт удочку и идёт на пруд, значит, плохи его дела.

Мои дела были плохи. Ремесло, на которое я потратил жизнь, умирало. Издательства закрывались, а уцелевшие предлагали за рукопись сущие гроши. Тиражи падали. Редакторы причитали, что виной всему сетевое пиратство: стоит полиграфическому изделию появиться на прилавке, текст тут же отсканируют и выложат в интернете. Книжек никто не покупает — какой смысл, если можно скачать и прочесть бесплатно? Возможно, так оно всё и обстояло, но я-то прекрасно сознавал, что главная беда не в этом. Всяк, кто был сегодня способен, по словам классика, «безобидным образом излагать смутность испытываемых им ощущений», внезапно обрёл право называть себя писателем.

Понабежало литературных чурок: ничего не умеют и ничего не боятся.

Как это ни печально, сочинительство вот-вот утратит статус профессии и превратится в общедоступную забаву. Вроде рыбалки.

Разлив этой весной ГЭС нам устроила долгий и обильный. По слухам, в озёра зашёл сазан. Уж не знаю, один он туда зашёл или с приятелями, но вдруг повезёт! Хотя вряд ли. Отец у меня был рыбак, сын — рыбак, а на мне, видать, природа отдохнула.

Но теоретически подкован. Червяков выбирал острых, вёртких, красных. С белыми тупоконечными — лучше и не пытаться.

На подступах к пруду свирепствовала мошка. Она лезла в глаза и уши, набивалась в шевелюру, а в случае чего прикидывалась перхотью. Я побрызгался из баллончика с каким-то библейским названием (не то «Рефаим», не то «Рафаил»), воссел на мостках, наживил, забросил. Поплавок с придурковатым молодечеством замер по стойке «смирно» в ожидании дальнейших приказаний, а я вернулся к горестным своим раздумьям.

Такое впечатление, что переход беллетристики от ремесленной фазы к промышленной почти завершён. Забавно: стоило дать свободу слова, исчезла свобода мысли. Никто не хочет шевелить мозгами бесплатно — кого ни спроси, либо работают на заказ, либо участвуют в проектах. Что такое проект? Берутся деньги, берётся тема, нанимаются литераторы — и творят, что велено. Ещё и гордятся, если в проплаченную белиберду иной раз удастся протащить контрабандой что-нибудь своё, заветное, личное.

Подумать только, когда-то потешались над Северной Кореей: дескать, книжки бригадами пишут! А у нас теперь не так разве? Нет, кое-какие различия, понятно, имеются. Там работают за идею, тут — за бабло. У них честно печатают на обложках: «Коллектив авторов номер такой-то» — у нас порой доходит до того, что на роль автора назначается супруга спонсора.

А куда прикажете податься тому, кто по старинке, прилаживая слово к слову, лепит нетленку?

А вот сюда, на пруд с удочкой.

Да-а… Что не удалось коммунизму, то удалось рынку.

Стержень поплавка дрогнул и покачнулся, но только потому, увы, что на него присела стрекоза. Должно быть, выбрала самый надёжный на пруду объект. Ось мира. Всё движется, она одна не шелохнётся.

Вот странно… У кого ж я это читал? У Ницше? Да, кажется, у Ницше. То, что раньше считалось жизненно необходимым занятием, становится со временем развлечением на досуге: охота, рыбалка… Даже продолжение рода.

А теперь, выходит, ещё и литература.

Противомоскитное зелье помаленьку выдыхалось, мошка и комары наглели, стрекоза на поплавке чувствовала себя вполне безмятежно. Могла бы, между прочим, и комарьём заняться… Наконец нервы мои не выдержали — я плюнул, встал, вытряхнул червей в пруд и принялся сматывать удочку.

— Хозяин…

Опять он. В тёмных глазах безработного мигранта мне почудилась укоризна, и, представив, каких ему чертей с моей подачи выписала разгневанная Ладушка, я почувствовал угрызение совести.

— Не согласилась?

Он вздохнул.

— Нет. Очень сердитая. А забор правда совсем худой.

— Как тебя звать-то? — спросил я.

Зря. Спросил, как зовут, — почти что нанял. Он встрепенулся.

— Боря зовут.

— Это по-нашему Боря. А по-вашему?

— По-нашему ты не выговоришь, — сокрушённо ответил он.

— Ну почему же? — с достоинством молвил я. — Я, можно сказать, и сам из Ашхабада…