Я услышал одну автоматную очередь, затем другую. Сознание вернулось. Я выплюнул изо рта сгусток крови и откашлялся. Но боль во всем теле все еще мешала сосредоточиться. Я по прежнему пытался сохранить контроль над ситуацией.

Бой шел метрах в трехстах справа, и я двинулся на выстрелы, подобрав несколько магазинов. Я старался пригибаться, подгоняемый предчувствием непоправимого. Показались тела шести бойцов, распростертые на земле. Я опустился перед ними на колени, не узнавая лиц изрезанных и изуродованных выстрелами в упор.

Не вина ребят, что все получалось не так, как хотелось. У них не было боевого опыта и подготовка могла бы быть лучшей.

- «Чехи» убьют нас всех, - закричал Алешкин. – Они вытрясут из нас кишки.

Ему не о чем было беспокоиться. У него, как и у остальных ребят моей разведроты, уже не было выбора. Каждый, оказавшись со мной в одной связке, переступал ту грань, до которой еще можно было рассчитывать выжить, попав в руки к боевикам.

Рядом раздался взрыв и меня обдало землей. Яновский, лежавший справа от меня пополз к кустам через простреливаемую лужайку. Его бронежилет вспороло несколько пуль, а он словно не заметил этого. От удара пули дернулась голова и сержант замер. Он лежал на траве лицом вниз с разбитым черепом, без сознания, но живой. Мозг выпирал из костлявых проломов, а сердце все еще билось, пульсировала кровь. Смерть была для него избавлением.

Глушков, бросив гранату, опустился на землю, позеленев лицом и улыбаясь одними глазами. Он зажимал ладонями рот, который сочился кровью. Но словно не сдержал напора и она хлынула вместе с его хрипом, заливая грудь.

Взрывом гранаты Бутенко оторвало ногу и выбило глаз. Ему перевязали жгутом конечность, остановили кровь, вкололи обезболивающее и усыпили.

Неожиданно мне на спину кто-то упал, ударив по голове автоматом.

-  Что за дела? – спросил я.

Но Фадеев ничего не ответил. Оказалось, что осколком ему разворотило живот. Разглядеть, как глубока рана было невозможно. Его быстро перевязали. Он потерял слишком много крови и лежал, дрожа от озноба.

Яновский завязывал себе кисть руки бинтами. Пуля прошла ему по пальцам.  Два только задела, один повис на коже и мясе, следующий оторвало совсем.

Я поспешил занять новую позицию, но не успел даже определить сектор стрельбы на новом месте, как услышал рядом с собой мокрый шлепок, который ни с чем нельзя перепутать, и Галустов повалился на бок. В его зубах дымилась сигарета, которую я ему только что дал. Выбитый пулей глаз медленно стекал по лицу. В Чечне было очень сложно не оказаться мишенью для снайпера. Я почувствовал, как по спине у меня потек пот, шею закололо, короткие волосы на затылке словно встали дыбом.

Раздался взрыв. Когда осела земля, Егоров попытался подняться, но не смог, схватился за живот и крикнул:

- Горячо!

- Что с тобой? - спросил я.

- Кажется что-то попало, - ответил он.

В его голосе я услышал страх и удивление, как это обычно бывает в таких случаях. Я отвел его руки в стороны и увидел рваную рану на животе. Камуфляж уже успел пропитаться кровью. Солдат попытался сесть, но потом опять лег на бок, закрыл глаза, подтянул под себя ноги, скорчился и начал с хрипом дышать.

- За-мер-за-ю - сказал он с трудом. Хотел сказать что-то еще, но не успел.

Возникло ощущение непредвиденности, странности происходящего и даже невозможности. Казалось, что меня пытались уничтожить не конкретные боевики, а нечто большее, дух Чечни, чье сопротивление я словно почувствовал кожей.

Стреляя короткими очередями, я перебежками отступал назад, пока не налетел на дерево. Я упал на землю и все вокруг померкло, но секундой позже зрение вернулось.

В мою сторону бежало несколько «бородатых». Я почувствовал себя в западне. В чеченской ловушке, из которой не было выхода.

Я оказался в безнадежном положении. Все решило несколько секунд. У меня остановилось дыхание. Руки сделались непослушными. Из-за моей спины ударило несколько длинных очередей, и один из боевиков упал на колени, повалился на бок, дергая ногами. Я оглянулся и увидел солдат, бегущих ко мне. Совсем рядом раздался взрыв, опрокинувший меня на спину. Автомат вылетел из рук. От взрыва звенело в голове. Лицо и глаза заливала кровь. Но я все же сумел встать на колени, вытащил «стечкина» из кобуры и, до боли сжав его в руках, выстрелил. Расстояние было слишком большим, чтобы попасть. Но я старался. Опустившись на одно колено, оставив второе поднятым и уперев в него локоть, держа «стечкина»  обеими руками, целился и стрелял. Я выпустил в «чехов» весь магазин, прежде  чем за спиной прогремел еще один взрыв.

Я очнулся, открыл вспухшие веки, попытался подняться. К горлу подступила тошнота. Я согнулся, опираясь о дерево. Меня вырвало. И тут же я сообразил, что не чувствую привычной тяжести на боку, схватился рукой за раскрытую кобуру.

Я долго ползал, шаря ладонями в траве, стараясь прощупать каждый сантиметр земли. Ползал на четвереньках. «Стечкина» нигде не было. Я понял, что моя война закончилась.

Закрыв глаза, я привалился спиной к дереву. Теперь все должно было закончиться. Я упорно пытался выжить наперекор судьбе, и мне помогал «стечкин». После его потери я оказался обречен.

Неожиданно слева раздался треск веток. Я вслушивался в звуки шагов и улавливал бряцанье автомата. Я увидел солдат, появляющихся из зарослей.

Для меня уже не существовало пути назад. Я старался ни о чем не жалеть. Я понял это не сразу – лишь тогда, когда за одну операцию потерял почти всех своих ребят. Мне уже не удавалось избавиться от этого ощущения.

Ребята грузили раненых на грузовик, и какой-то молодой плакал, лежа на носилках. Сержант держал его за обе руки, а солдат повторял:

- Мне не выжить. Я умру, да? Умру?

- Конечно же нет, - отвечал сержант.

- Умру, - хрипел раненый. – Умру.

- Тебя не так уж сильно ранило.

Сержант не знал, что говорил. Парня ранило в горло, а с горловыми ранениями никогда ничего неизвестно. Я боялся горлового ранения.

Я отвозил в госпиталь лейтенанта Еремина, полностью покрытого кровавыми бинтами. Он был ранен в обе ноги, обе руки, голову и грудь. Его уши и глаза были полны запекшийся кровью.

Возвращаясь в полк, я всегда ложился спать напившись, поэтому почти никогда не запоминал снов. Надо было уйти от накопившихся эмоций и хоть немного отдохнуть. Человек всегда остается самим собой. Мне было очень тяжело и это ощущение длилось бесконечно.

Сначала притуплялись сильные ощущения прошедшего боя, потом более слабые и существование опять начинало казаться прочным. Никто не хотел признавать, что чеченская война бессмысленна. Политики с серьезным видом дергали за ниточки, которые уже оторвались от своих марионеток.

Меня поражает, как мало смертей я могу припомнить. Мне не хочется их вспоминать. Естественная реакция на смерть – вычеркнуть ее из сознания.

24

Рота готовилась к предстоящей операции.

Рано утром, еще до восхода солнца, был взорван фугас на подъезде к блок-посту. Никто не пострадал.

Все ждали приезда кого-то из командования, суетились и нервничали. Иногда, как отдаленный гром, доносились звуки выстрелов – это артиллерия вела беспокоящий огонь по позициям боевиков.

Большую часть времени солдаты проводили, сидя на солнце. Есть, спать, писать письма – других дел у них не было. Полный отдых.

Всю первую половину дня меня мучил понос, болела спина и кололо в паху. Я не мог понять, почему организм подвел меня.

Из соседней палатки доносились пьяные крики и я двинулся туда «полечиться». Войдя внутрь, я увидел развалившегося поперек кровати подполковника со стаканом в руке, женщину, пьющую с ним, двух майоров. Я никого из них не знал и лишь чувствовал, что оказался в тупике.