Мы разместились в брошенном доме, стеля плащ-палатки прямо на битое стекло и обломки кирпичей. Когда расположились поужинать, на нас спикировали два «полосатых». Неизвестно почему, но село не обстреляли.
Поднявшись утром, шли без перерыва около двух часов. Несколько раз переходили ручьи и солдаты на ходу черпали воду ладонями, опрокидывая ее на лицо. Все знали о том, какое задание получено и повода для волнений не было. Настала одна из тех спокойных минут, когда прежние страхи забылись и, одурманенные жарой и однообразием, солдаты впали в забытье. И тут нас обстреляли.
Обстрела никто не ожидал и вся рота попрыгала под откос, прячась от взрывов. Вжимаясь головой в землю, я кричал солдатам, чтобы прикрывали радиста.
Мины шлепнулись недалеко от начала колонны. Я чувствовал, что это не засада. Засада выдает себя залпом из автоматического оружия: несколько выстрелов из миномета – это только бессмысленное предупреждение противника, обесценивающее всю операцию.
Нападение было организовано безграмотно, и это нас спасло. «Чехи» напали слишком рано. Они открыли огонь, когда в зону поражения вошло лишь головное охранение, и поэтому вскоре сами попали под фланговый огонь бокового охранения. Бой был коротким и через пятнадцать минут выстрелы стихли.
Минометный расчет, открывший по нам огонь состоял из старика и двух молодых ребят. Молодые были убиты, а старик только ранен. Он лежал, мертвой хваткой держа автомат с пустым магазином, который солдаты с трудом отняли у него. Кровавые пятна темнели на левом боку рубахи.
- Кто ты? – спросил я.
- Солдат, - с трудом ответил старик, кашляя и сплевывая кровь.
- А где остальные?
- Ушли. Ты думал, что окружил нас. Но мы на родной земле.
- Бежали, значит.
- Почему бежали? Вон дорога на Грозный, - чеченец показал в правую сторону. – Еще будем сражаться.
- А тебя бросили?
- Почему бросили? – старик опять ответил вопросом на вопрос. – Я старый. Зачем меня тащить?
- Чего же ты вцепился в автомат, если старый?
На лице раненого появилось подобие улыбки:
- Я его взял давно у Ивана. Он вчера хорошо послужил.
«Чечен» сидел на земле, опершись спиной о ствол дерева. Я почувствовал, как от возбуждения и прилива крови застучало в голове. От напряжения у меня пересохло во рту и горле. Я вскинул автомат, и в тот же миг раздался выстрел, и на лбу появилось темное кровавое пятно. Старик наклонился сначала вперед, а потом безжизненно повалился на левый бок. Я не сводил взгляда с убитого почти целую минуту. Биение сердца стало утихать, напряжение ослабло, сухости во рту и горле я больше не чувствовал. Неожиданно я понял, что какая-то частица моего мозга постоянно занята мыслью об убийстве.
Я убивал не для того, чтобы произвести впечатление на солдат. Простоя чувствовал, что так будет правильно. И еще потому, что мне нравилось убивать.
Нас пытались остановить, может быть, задержать на какое-то время, и я боялся понять зачем.
Я просил у командования остановить рейд и подтянуть подкрепления. Но там никогда не прислушиваются. Вперед и только вперед, а на помощь «полосатые» привезут группу прикрытия.
- Мы не самоубийцы! – кричал я в радиостанцию.
- Выполняйте приказ.
Надо было выполнять. Шли осторожно. Часто останавливались, осматривались. Все было спокойно.
Я заставлял себя двигаться вперед. Происшедшее было только началом. Боевики уже знали о нашем продвижении. Меня не удивило бы то, что они знали о нем с самого начала. Старик не самый надежный заслон. Но вокруг оставалось много сел и в них много «чеченов».
Чеченскую проблему можно решить только одним путем. Всех «мирных чеченов» погрузить на корабли и вывезти в Черное море. Потом разбомбить территорию Чечни в порошок. А потом затопить корабли.
Москва пыталась контролировать потоки оружия, информацию, население. Всю территорию Чечни. Но для любого человека, находящегося на Кавказе самым очевидным было ощущение того, насколько все вышло из-под контроля в действительности. Год за годом войну называли правильной и справедливой и чуть ли не выигранной, а она все шла и шла, как прежде. Все расчеты, планы и намерения Кремля рушились и оборачивались лишь кровью.
Разведрота двигалась по тропинке с полчаса. Потом мы резко свернули вправо, в густые заросли. Пройдя метров сорок, остановились на отдых. Каждый из бойцов в очередной раз проверил оружие. В реальности предстоящего боя уже никто не сомневался. Нас ждала встреча с врагом, даже если тот и окажется без оружия.
Идти было сложно. Шли на подъем по склону, иногда попадались неглубокие, но с крутыми склонами овраги. Приходилось петлять между непролазными кустами. Изредка взглядывая на часы, я понимал, что мы опаздывали. Ноги уже не слушались, начинало болеть в висках.
Село появилось перед нами неожиданно. Взобравшись на очередной холм, мы увидели небольшую долину, в которую нам предстояло спуститься. Двигались осторожно, рассредоточено. Не дойдя метров триста до ближайших домов, остановились.
В окулярах бинокля было видно сады, изрезанные бомбардировками и обстрелами, поля в воронках и рытвинах.
Солдаты шли по узким улочкам села, время от времени поглядывая на проходящих жителей. Не поддаться страху и не открыть огонь по любой движущейся фигуре было очень сложно.
Я крепче сжал в руках автомат. На улицах было слишком много чердаков окон, откуда меня могла поразить пуля снайпера или пулеметная очередь. Мне больше нравились открытые пространства. Здесь враг находился слишком близко.
Каждый брошенный на меня чеченский взгляд казался взглядом снайпера, прикидывающим сквозь прицел, как лучше всадить в меня пулю. Священная война, бессрочный джихад.
Для того, чтобы выжить в Чечне, каждый прохожий рассматривался, как противник. Каждый незнакомый человек становился врагом.
Один из солдат остановился, чтобы проверить какой-то дом и обнаружил, что дверь закрыта на замок. Проходящая мимо женщина что-то сказала по-чеченски. Данилов посмотрел на нее и ответил:
- Придержи язык.
Затем достал гранату, выдернул чеку и, бросив в окно, побежал догонять остальных.
Солдаты продвигались по улице, как вдруг из ближайшего дома выбежал старик. Баженов, оттолкнув старика, сорвал с пояса гранату и, выдернув из нее чеку, швырнул в дверной проем. Пригибаясь, все метнулись прочь, но я успел услышать, как из дома донесся приглушенный визг младенца. Лежа на животе, я успел подумать, что за четыре секунды нельзя ничего сделать. Взрыв был оглушительным и мощным. Из дверного проема выбило клубы пыли и куски кирпича. Я бросился в дом. Одна из его стен была разворочена взрывом, и, посмотрев в пролом, я разглядел в мешанине оторванных конечностей, обрывков одежды и осколков посуды несколько тел, в лужах крови. Похоже, что это были двое детей и мать с грудным ребенком. Никто из них не шевелился.
- Что там? – спросил появившийся за моей спиной Агапов.
- Ничего, - ответил я. – Продолжать движение.
В сущности, любой из чеченцев был для нас врагом. Любой из них готов ударить по голове дубиной – достаточно повернуться спиной. То же делал бы и я на их месте. В Чечне невозможно было определить, откуда приходила смерть.
Я видел, как Кабанов тащил из дома старика. К солдату бросилась старуха, что-то крича. Он оттолкнул ее в сторону. Она упала, но снова поднялась на помощь деду. Кабанов выстрелил в нее. Старуха внезапно остановилась и медленно села в пыль, с удивлением разглядывая расползающееся кровавое пятно на своем платье.
Солдатам предоставлялось право решать самим – открывать огонь или нет, если появлялись чеченцы. Обычно принято было стрелять, если объекты пытались убежать или скрыться.
На другой стороне улицы какой-то бородач развернулся. Мне показалось, что он сделал это слишком резко и быстро стал уходить к ближайшему переулку.
- Эй ты, стоять! – крикнул я.
Идущие по улице люди шарахнулись к заборам и замерли, только бородач не остановился, а ускорил шаг. Солдаты вскинули автоматы. Чеченцы, стоящие вдоль заборов бросились на землю, а бородач побежал. Ударила короткая очередь. Мимо. Я хорошо прицелился и срезал бегущего по ногам.
