Зашел Григорий.

— Как ты здесь, не скучала? — Татьяна показалась ему еще более задумчивой и твердой, чем была тогда, когда он выходил во двор на перекур, и это его обеспокоило.

— Все хорошо. Приготовь кофе, — жестко попросила — нет, приказала — она в ответ на его вопрос.

Готовить кофе Григорий любил больше, чем пить. И его приготовление стало у Григория любимым ритуалом потчевания гостей, для которого все и всегда держалось наготове. Он быстро включил электрический чайник, достал с полки кофеварку, высыпал туда перетертые зерна, прибавил сахара и приготовил две изысканных чашки с блюдцами. Пока готовился, подоспел кипяток. В гостиную Григорий вернулся с небольшим блюдом, где стояли кофе, конфеты и небольшие вазочки с парниковыми клубниками со сметаной. Но Татьяна даже не улыбнулась на его старания.

— Ты жаловался, что твоя жизнь бесцельна, — сказала она. — А мне она показалась раем. В самом деле, ты хозяин в собственном доме; ты избавлен от любых семейных пут, обязанностей; весь мир к твоим услугам, если придумается развлечься. Да и сам Славгород — прекрасное место для приличной жизни. Здесь ты всегда свободен, никто не принуждает тебя к чему бы то ни было. Чего тебе не хватает, что тебе еще надо?

Мгновение было весьма серьезным для того, чтобы отреагировать легко, просто вежливо, ведь четко улавливалось то, что лежало в подтексте сказанного. Григорий сел, сложил руки на коленях и посмотрел на Татьяну.

— Что тебя беспокоит? — встревоженно спросил он. — Я понял, что без тебя этот мир мне не нужен, а с тобой он станет в тысячу раз привлекательнее. Это любовь. Не импульсивная, не горячечная, не слепая, а взвешенная и проверенная. Я думал о тебе, еще как только узнал от Дарки, что ты… Словом, ты тогда еще в Киеве была. Правильно, твой поступок сделал меня смелее и взыскательнее к себе, так как я ощутил, что небезразличен кому-то, кому-то нужен. Причем тому, кто в отношении меня не заблуждается, кто хорошо меня знает. А и к тому же, когда я узнал тебя ближе, ты оказалась такой… Ты настоящая, справедливая, надежная, решительная. Пусть я не нахожу слов, но же ты меня понимаешь. Да?

— Кажется, понимаю.

— Я благодарен Дарке, что она меня отругала за тебя и тем открыла глаза. Признателен Клавке, Ирине, которые держали меня под своей защитой и не допускали ко мне легкомысленных женщин. Я признателен тебе, что в тяжелую минуту ты меня позвала и дала возможность доказать свое отношение к тебе. А также помогла проверить, почему мое сердце начинало биться при упоминании твоего имени. Я люблю тебя. Будь со мной. Давай поженимся прямо завтра, сегодня, немедленно.

— Прямо сейчас? — улыбнулась Татьяна.

— Да!

— Ну что же, — сказала девушка, — теперь настала очередь исповедоваться мне.

На миг показалось, что сейчас она готова вывернуть перед Григорием всю душу, наговорить о своих тяжелых испытаниях, о минутах отчаяния и о мгновениях побед. Но вот в ее глазах появилась нерешительность, раздумье, возникло новое убеждение, и все снова исчезло. Она снисходительно улыбнулась, слабо пожала плечами.

— Я уже говорила тебе, — продолжила Татьяна равным тоном, овладев собой, — что последние испытания, которые свалились на меня, очень изменили мое мировоззрение и даже характер. Мне яснее стали цель и настоящая цена жизни. И все мои убеждения подверглись большим изменениям, а это обозначится и на поступках. Не может не обозначиться. Пока что я только привыкаю к себе новой, размышляю над своими прозрениями. Но вот вернусь к активной деятельности и, уверенна, многих приведу в удивление и новой энергией, и новыми начинаниями. Для чего я это говорю? Может, ты полюбил меня бывшую, раннюю? Может я, такая, как теперь, тебе не понравлюсь? А той Тани, которую ты знал раньше, уже нет, Гриша. Нигде нет.

— Нет, — Григорий не мог скрыть дрожания губ, — той Тани я фактически не знал, я только видел ее иногда и все. А по-настоящему я узнал тебя теперешнюю. Таня, ты согласна на мое предложение? — не отступал он от своей мысли.

— Да, Гриша. Давай попробуем.

Она прислушалась к себе, словно изучала, ушло ли уже от нее то скверное настроение, который вдруг напало при просмотре чужого домашнего альбома. Оно и понятно — у нее никогда не было дома, семьи. Значит, и альбома не могло быть. И фотографий нет.

Они с Григорием покончили с десертом и пересели на диван, продолжая беседовать ни о чем. Окна, защищенные сеткой от комаров, были настежь открыты, и в комнате стоял свежая душистость. То и дело сюда, перекрывая громкость телевизора, доносились крики неугомонной ребятни, смех юношей, тискающихся с девушками у заборов, скрипение стульев и споры соседей, группами играющих в домино и в дурака.

Григорий боялся дышать, ему все время казалось, что Татьянины слова послышались, а переспрашивать он не отваживался. Словно ненароком он пару раз коснулся ее руку и убедился, что она не отодвигается от него.

— Гриша, а кто эти люди? — Татьяна показала на стол, где все еще лежали альбом и брошенные ею фотографии. — Их фотографии находятся сверху.

— Это? — Григорий поднял какой-то снимок и показал ей.

— Нет, там стоит девушка с искусственными цветами в прическе, а ее обнимает молодой мужчина.

— Это?

— Да.

— Так это же Карина, моя первая жена, с братом. Ты же ее сто раз видела, на свадьбе у нас гуляла! Не узнала?

— Видела, — согласилась Татьяна. — А не узнала. Вижу, что знакомая, а кто, не пойму. А это ее брат? Как его звать?

— Давид.

— Галавадзе Давид Гургенович, — по слогам произнесла Татьяна, будто припоминая что-то давнее-давнее. — Да, я не ошиблась?

— Ну да! А жена моя была Карина Гургеновна Галавадзе. Ну вот, ты ведь и Давида видела, я же вас знакомил. Вспомнила теперь?

— Не столько знакомил, сколько сватал, — сказала Татьяна. — Так что не отнекивайся теперь.

— Да пустяки! — обрадовано воскликнул Григорий. — Главное, что ты начинаешь вспоминать даже второстепенные для тебя вещи! Твоя память восстанавливается!

— Дружба народов, значит, — задумчиво подвела итог девушка. — Понимаю… Так это у тебя его машина? — уже оживленнее уточнила она.

— Известил, что скоро приедет за ней, — ответил Григорий. — Да черт с ними! — Он взмахнул фотографии вместе с альбомом со стола, небрежно бросил на свое место. — Не следует под ночь такую гадость вспоминать. Я их сожгу, чтобы они нам настроение не портили.

— Свои фотографии не забудь оставить, — насмешливо предупредила девушка.

Казалось, к этим двум снова вернулось праздничное настроение, скрепленное договоренностью о будущей женитьбе.

— Ой, сейчас будет очередная серия «Следа», — позвал Татьяну Григорий, приглашая снова вернуться к телевизору. — Садись, смотри, а потом мне расскажешь. А я пока уберу со стола и перемою посуду.

Этот фильм они не досмотрели.

На диване остался Татьянин халат, белье, даже домашние шлепанцы стояли здесь — как только освободился, Григорий раздел ее и отнес в спальню, а там осторожно положил на свою широкую кровать.

Они долго занимались сексом, уже и солнце обогнуло оборотную сторону земли, приблизилось к горизонту, и его первые лучи растворили черноту ночи, а Григорий медленными и осторожными движениями добывал из Татьяны хриплое дыхание и стоны. Ему нравилось, что она, не будучи холодной, не порывалась удовлетворять партнера, а будто без какого-либо старания со своей стороны, без напряжения, однако с удовлетворенным отзывом принимала то, что он ей давал. Она разрешала себя любить, была раскованной, приязненно воспринимала его изобретательность, но все это делала без поспешности, без жадности и без бесстыдно проявляемой жажды к наслаждению.

Как земля, — подумал Григорий, — наливается грозной похотью и тучнеет от вожделения, затем долго нежится в нем и исподволь снимает напряжение через потаенно-бурный экстаз, утончается и снова согласна к продолжению. Ему представлялись высокие хлебные колосья, которые наливаются объемом, тяжелеют сочным зерном, а потом созревает на солнце, твердеют и немного уменьшаются в размерах, готовясь к новому кругу жизни.