Но кот упорно молчал.
Сенич снова потер нос, точно мечтал стереть с него веснушки вместе с кожей:
— Ну, точно! Твой, Канцлер! Ну, дворник твой…
— Где? — испуганно заоглядывалась Илька. «Добра» поблизости не было. Сенька захихикал. Илька уже подумывала его стукнуть, когда дворовый хулиган объяснил, что ход к Лерату может быть в дворницкой. Если дворник и Канцлер — одно и то же. Илька тяжело вздохнула. Ей опять стало очень страшно. Вот только Сеньке она это показывать не собиралась, а потому первой побежала в подвал, где в чулане возле котельной дворник хранил свои грабли, метлы, ведра — короче, все, что полагается дворнику.
В подвале пахло сыростью и картошкой, сквозь щели в оконной решетке сеялись солнечные лучи. Пищали котята. Но в этот раз Илька не свернула, чтобы их погладить, а на цыпочках подкралась к облупленной двери в чулан. За ней, тоже на цыпочках, крался Сенич. Приложившись ухом к замочной скважине, Илька прислушалась. За дверью было как-то не по-хорошему тихо. И словно бы тянуло ветром. Девчонка чихнула.
— Ну, что?
Сенич затопотал, как слон. Дверь, скрипнув, сама собой приоткрылась. Внутри было совсем темно. Ветер засвистел сильнее. Принес запах сырой штукатурки. Но никто из дворницкой не выскакивал и детей к стене не приковывал, ржавыми кандалами. И Ильку отпустило.
— Темно, — шепнула она.
— Я за фонариком схожу.
— Я с тобой! — ни за что бы она ни призналась, что боится тут оставаться. Вот только коленки тряслись и стукались одна о другую, и Ильке казалось, что Сенич отлично это слышит. Но не спрашивать же…
— Ага, — Сенич сглотнул. Они медленно отступили, не поворачиваясь к дворницкой спиной, и пулей вылетели из подвала. Возле Сенькиного велосипеда, прислоненного к кирпичной стене подвала, ошивался Лимон. Пинал кроссовкой в спицы переднего колеса, дергал елочную гирлянду на руле, царапал ногтем фару.
— Все, Лима, — заявил Сенич. — Готовься.
Илька нагнула голову, как будто собиралась забодать давнего врага.
— Сами вы! — заныл Лимон. — А то я не знаю, где вы…
— И где? — с угрозой вопросила Илька.
Ябеда высказался в рифму и метнулся от них вниз по крутой лесенке и в темную дворницкую.
— Стереги! Я за фонариком!
Илька спорить не стала: Сенька жил на первом этаже, а она на четвертом — ясно, кому ближе; а из подвала был всего один выход. Илька присела на низкий заборчик. Вокруг было жарко и тихо, и она стала думать, что Лерат ей просто приснился. Бывают же всякие сны. И коты только в сказках разговаривают.
Из подъезда выскочил красный Сенич с фонариком в руке:
— Ну?
Илька покрутила головой: это означало, что Лимон не появлялся. Небось, бабушке по мобиле звонит, чтобы бежала спасать. От этой мысли Илька хихикнула и поделилась ею с Сеней. Они спустились в подвал. Луч фонаря пробежал по кирпичной стене, прорезанной дощатыми дверями с номерами квартир. Уперся в темный проем дворницкой. Скользнул по сваленным в углу метлам, жестяному ведру и беленым стенам. Лимы в дворницкой не было. Крадучись, дети исследовали все отнорки подвала. Лимы не было нигде. Они на всякий случай проверили жестяные решетки на окнах: решетки были в пыли и паутине, их не открывали сто лет. Из-под ног метнулись котята, спрятались под верстак. Под верстаком вечного врага тоже не оказалось. Как и в старой тумбочке, где дядя Тоцкий хранил свои инструменты. Илька испуганно оглянулась на входную дверь. Сенька присвистнул.
— Лима! — заорал он приглушенно. — Выходи! Не трону, зуб даю!
Лимон не вышел.
Выбравшись наружу, дети уселись на заборчик и переглянулись.
— Может, ты его пропустила… Ну, случайно… прополз…
— Нет!!
— Тогда… Мы же наверху не смотрели.
— Он что, ниндзя — по потолку бегать?
— Там труба наверху…
Ох, как Ильке не хотелось спускаться в подвал. Но пришлось. Сенька попробовал вскарабкаться на идущую под сводом обмотанную стекловатой трубу. У него не получилось. Так что едва ли толстый неспортивный Лимон туда залез. На всякий случай дети посветили на трубы фонариком. Лимона не было. Пропал. Ох, что устроит им его бабушка!
Медленно, нога за ногу, они выбирались наверх. Через открытую форточку было отлично слышно, как в Сенькиной квартире надрывается телефон. Пацан кинулся туда. Через минуту в форточку высунулась его голова:
— Это Лима… Давай ко мне!
В другое время Илька стала бы возражать и даже злиться, но тут просто подхватила Сенькин велосипед и потащила в подъезд. Глупый Сенич двери не закрыл. Это когда кругом бродят всякие воры и другие преступники. Но даже об этом Илька ему не сказала. Закатила велик в прихожую, захлопнула дверь и, сбросив тапочки, подбежала к телефону.
— Спасите! — пополам со всхлипами неслось из трубки. — Помогите! Вытащите меня отсюда!
— Откуда?
— А я знаю? — ныл Лимон. — Сами заманили, а-а!..
— Ты в подвале?
— Не в том! Ой, у меня батарейка садится! В этом тикает, и что-то ворчит, и жужжит, и…
Илька заорала во все горло, перебивая:
— А как ты туда попал?
— Ветром…
— Как?!
Но Лимонов писклявый голос исчез, и из трубки полетели короткие гудки.
— В дворницкой был ветер, — прошептала Илька, падая на табурет. — А потом пропал. Это получается… получается это… Ой…
Она схватилась за щеки. Что получалось, даже думать было страшно, не то, что говорить.
Сенич отправил бейсболку на холодильник:
— Получается, этот… это… в Лерате.
Он выдохнул.
— И… что нам теперь делать?
Илька хотела еще удивиться, почему Лимон вообще до них дозвонился. Ну, какая мобила в шестнадцатом веке? И промолчала. А Сенька поскреб взлохмаченные волосы:
— Не знаю. Может, найти «Добра» и спросить, как туда попасть?
— Не хочется… что-то.
— Вот и мне… Знаешь, Илька? Придется тебе заснуть.
Ильке стало холодно. Точно она наглоталась льдинок, и они теперь звякают в животе одна о другую и никак не желают таять.
Сенич поманил девочку рукой. Они оказались в зале, перед собой Илька увидела старинный диван, покрытый потертым плюшевым покрывалом. На покрывале лежала красная подушка с оборками и катышами кошачьей шерсти.
— Как можно быстро заснуть? — тер покрасневший нос Сенька.
— Снотворного выпить. Но я не стану. И сонных зелий не стану. Ни за что!
— А еще как?
Илька посопела:
— Еще молоко. С медом. Но оно противное, в нем пенки!
Когда Илька болела, ее заставляли глотать молоко с медом. Но выпить по доброй воле? Когда здоровая?
…Пенка на молоке была желтая и толстая, как одеяло. От одного ее вида портилось настроение. А мед оказался слипшийся, с кусками сахара. Илька икнула. Зажмурилась. Попала ложкой в зубы: случайно, но все равно больно. Так и не открывая глаз, выхлебала горячее мерзкое молоко. Вот-вот оно могло полезть наружу.
— Ложись, — приказал Сенич. — И не забудь меня приснить.
— Только будильник поставь. На шесть часов. Иначе меня дома съедят, — сказала Илька жалобно.
— Ага. Спи.
Голос Сенича куда-то пропал. А потом Илька стояла уже на дороге. Сверху накрапывал дождик. Глина под ногами была липкой и противной, как проглоченный мед. Девочка передернула плечами и подняла голову. Впереди над унылой равниной возвышались башни и зубчатые стены Лерата. А рядом стоял Сенька, держа за руль велосипед.
— Получилось! — он слегка подпрыгнул от радости. Брызнула грязь. Илька зашипела: она и так прекрасно видела, что получилось. Дети пошли, с двух сторон толкая велосипед. Глина тяжело липла к колесам. Город с остроконечными башнями медленно вырастал над головой. Может, стоило присесть на обочине и придумать какой-нибудь план, но теплый надоедливый дождик подгонял укрыться под крышей. И вдруг совсем близко оказались городские ворота. В край рва упирался подъемный мост из тяжелых бревен. А прямо под аркой стояли они — Глиняные Рыцари.
На первый взгляд, в Глиняных Рыцарях не было ничего страшного. Просто огромные бронзовые жуки, посаженные на таких же жуков, вставших на четвереньки. Приглядевшись, дети поняли, что вообще-то это лошади. Гнедые, высокие, с коротко обрезанными гривами и хвостами. На лошадях были ржавого оттенка шипастые доспехи, спускающиеся почти до самых копыт. И ног у лошадей все же было по четыре. Рыцари были одеты в выпуклые кирасы и железные юбочки. Штаны, сапоги; рукава, переходящие в рукавицы, состояли из рыжих пластинок — словно панцирь жука или шейка рака. Шлемы, похожие на половинку яйца, без всяких украшений; забрала опущены. В руках у каждого здоровое копье, кончающееся чашкой, защищающей руку.
