— У него на это есть свои причины, — возразил Сурикэ, — не будем ему мешать.

— Итак, все спокойно?

— Слишком спокойно, прислушайся, все молчит, — сказал Тареа.

— Вождь прав, это та тишина, которая предшествует буре.

— И я так думаю, — заметил Сурикэ.

— Так и должно быть, — прибавил Бесследный.

— Гм! — пробормотал Мрачный Взгляд, обращаясь к Жаку Дусе. — Кстати, товарищ, вы еще мне не рассказали, почему я вас встречаю так далеко от Квебека.

Бретонец медлил с ответом и оглядывался кругом.

— Вы не только можете ответить на этот вопрос, но и сообщить мне величайшие тайны в присутствии моих друзей, у нас нет тайн друг от друга, они мне преданы, я им отвечаю тем же; ни одно слово из того, что вы скажете, не выйдет отсюда без вашего позволения.

— Это другое дело.

— Что же нового в Квебеке?

— Есть и кое-что новое.

— Гм! А почему вы так удалились от места вашей деятельности?

— Я все бросил, чтобы исполнить то, что считаю своей обязанностью.

— Это еще мне не объясняет…

— Зачем я здесь?

— Именно.

— Я разыскиваю вас.

— Ну, вы ведь меня нашли.

— Теперь нашел, но не далее как два часа тому назад, я ехал в форт Карильон, чтобы узнать, где вас можно найти.

— Судьба поступила весьма умно, натолкнув вас на меня.

— Судьба всегда умнее, чем о ней думают.

— Вы, вероятно, имеете сообщить мне нечто весьма важное, если решились предпринять такое путешествие.

— Да, нечто важное, очень важное.

— Говорите же, мы вас слушаем.

Шпион, не заставляя себя более просить, рассказал подробно все, что произошло в его доме между Биго и графом де Витре.

— Как! — воскликнул Мрачный Взгляд, услыхав имя графа. — Этот проклятый граф жив еще?

— Уверяю вас, что он пользуется превосходным здоровьем.

— Хорошо, оставим это; продолжай, Ивон.

Шпион продолжал свой рассказ; когда он стал описывать удивление, которое испытал, убедившись, что понимает и может говорить по-английски, тогда как прежде, если в его присутствии говорили на этом языке, он не понимал ни слова, Мрачный Взгляд расхохотался.

— Отлично! — вскричал он. — Славную сыграл ты с ними шутку; их погубил излишек предосторожностей; теперь вижу, есть еще Бог, который хранит честных людей.

— Все это прекрасно, — сказал Ивон, — но чем вы объясните то, что я вдруг стал понимать и говорить по-английски, между тем как до сих пор не знал этого языка.

— Очень просто, мой друг.

— Интересно узнать, как.

— Дело в том, что не ты начал понимать по-английски, а они говорили по-бретонски.

— Как так?

— В Англии есть провинция, называемая Валлис, в которой говорят на чистом гельском наречии, которым говорим и мы на нашей родине, в Бретани. Понял теперь?

— Отлично понял, — сказал Ивон, смеясь. — Они захотели всех перехитрить, да и попались.

— Совершенно верно. Но теперь, когда разъяснилось, продолжай.

Шпион вернулся к своему повествованию, которого больше никто не прерывал. Кончив, он прибавил:

— Я счел своей обязанностью бросить все дела и разыскать вас, чтобы спросить, что я должен делать.

Охотники пришли в страшное негодование; это низкое предательство возбуждало в их душах сильнейший гнев, стыд, презрение к дворянам, аристократам, которые решались так постыдно продать свое отечество неприятелю.

— Что я должен делать? — еще раз спросил Ивон.

— Не теряя ни минуты, мы отведем тебя к главнокомандующему, и ты слово в слово повторишь в его присутствии все, что нам сейчас рассказал.

— О! Будьте покойны, я ничего не забуду.

— Руку, Ивон, я вижу, что ты способен еще на хорошие чувства, твой теперешний поступок искупает многое, ты ведь понимаешь, что я хочу сказать?

— Да, — отвечал Жак с сильным волнением, почтительно дотрагиваясь до руки, которую ему протягивал Мрачный Взгляд, — ваши слова возвращают мне уважение к самому себе; с этого момента я становлюсь другим человеком, и никогда больше, клянусь, вам не придется упрекнуть меня в чем бы то ни было.

— Хорошо, я верю тебе, Ивон, а теперь в путь; мы и так уже слишком запоздали.

Бивуак был брошен, все охотники отправились в форт Карильон, от которого их отделяло небольшое расстояние.

Главнокомандующий был занят, он по ландкартам усердно изучал топографию местности, желая в случае атаки воспользоваться всеми выгодами, которые предоставляло ее физическое строение.

Дверь комнаты, где сидел Монкальм, отворилась; на пороге показался сержант Ларутин.

— Что тебе надо? — спросил главнокомандующий.

— Ваше превосходительство, Сурикэ желает вас видеть.

— Разве ты не знаешь, что он может входить без доклада?

— Знаю, ваше превосходительство, но с ним два неизвестных человека, один из которых одет не по-военному.

— Ничего, впусти Сурикэ и его спутников обоих: и штатского, и военного.

В комнату вошли трое.

— Я отыскал письмо вашего отца, любезный Шарль, вы видите, мой друг, что оно не затерялось.

И он передал ему довольно полновесный пакет.

— Благодарю вас, генерал, — отвечал охотник, пряча письмо в карман.

— Что вам угодно?

— Переговорить с вами об одном весьма важном деле. Но прежде позвольте воспользоваться случаем представить вам моего друга, о котором я уже вам говорил. Я надеюсь, что вы не лишите его вашего расположения; он — француз; мы зовем его Мрачный Взгляд, но он носит другую фамилию и может сообщить ее вам только с глазу на глаз.

— Пока с меня довольно вашего прозвища, — сказал генерал, протягивая ему руку, — прошу вас считать меня в числе ваших друзей.

— Вы слишком добры, генерал, — отвечал Мрачный Взгляд с чувством, пожимая руку главнокомандующему.

— Нисколько: друзья Шарля Лебо — мои друзья, я его высоко ценю; друзья его должны быть на него похожи.

— Благодарю вас, генерал, — сказал Шарль Лебо, — вы благородно держите ваше слово; кстати, Мрачный Взгляд пришел к вам не с пустыми руками; послушайте, что он вам расскажет.

— Вы принесли хорошее известие? — с живостью спросил главнокомандующий.

— Увы! Нет, генерал, — возразил Мрачный Взгляд, — но важно, чтобы вы его узнали как можно скорее; говори, Ивон, расскажи все генералу.

Экс-шпион повторил свой рассказ; генерал слушал, бледнея и хмурясь.

— Это ужасно! — воскликнул он, когда Ивон кончил. — Дворяне, офицеры! — И прибавил голосом, прерывающимся от волнения: — Бедная Франция!

Все молчали; генерал отер со лба холодный пот, потом закрыл лицо руками: он плакал.

Эта благородная, великая печаль обожаемого начальника произвела на присутствующих тяжелое впечатление.

Наконец генералу удалось справиться со своим горем.

— Господа, — сказал он голосом, еще дрожащим от волнения, — ни слова никому об этой ужасной измене; я постараюсь принять меры как можно скорее. Ваше известие разбило мне сердце; тем не менее благодарю вас за то, что вы не остановились перед этой тяжелой обязанностью, благодарю вас, господа, вы можете рассчитывать на меня везде и всегда. — И он сделал жест, которым как будто хотел показать, что желает остаться один; в это

время отворилась дверь, и на пороге появился Мишель Белюмер, измученный, запыхавшийся, с головы до ног покрытый пылью.

— Откуда вы в таком виде? — спросил главнокомандующий. — Вы совсем измучены.

— Да, я сделал немалый путь, немудрено устать, я из форта Эдуарда.

— А! — воскликнул главнокомандующий, и глаза его засверкали. — Какие известия о неприятеле?

— Отличные, генерал.

— Бой?

— Да, генерал, и бой будет жестокий.

— Тем лучше — тем больше славы победителю. Имеете вы сведения?

— Да, генерал, и достоверные, ручаюсь вам.

— Я знаю вас, Белюмер, и знаю вам цену, говорите.

— Генерал… — начал Сурикэ.

— Нет, останьтесь, господа, вы мои дорогие друзья; я желаю, чтоб вы остались.

Охотники и Жак Дусе ответили почтительным поклоном.

— Мы ждем вас, Белюмер.