Заехал я однажды по делам, в начале сентябри месяца, на юге России, в глухую деревню, расположенную близ небольшого озерка. Несмотря на осеннее время, дни стояли совершенно летние, с утра до вечера без малейшего облачка, томительно жаркие в полдень. Обстоятельства заставили меня остановиться в хате крестьянина. Заспаться долго поутру не было никакой возможности: как только начинало светать, подымались невообразимый плач, шум и гвалт просыпавшихся детей.

Куда деваться до десяти часов когда начинались мои занятия? Я брал свой картуз и отправлялся на небольшое озеро с крошечным островком, который сплошь зарос густою травою и невысоким кустарником с несколькими деревцами. Когда по утрам я приходил сюда, вокруг прелестного зеленого островка уже плавали бесчисленные стаи диких уток. Я тихонько опускался на траву у густо разросшегося кустарника и наслаждался тишиною и свежестью бодрящего утра, и затейливо изгибающеюся береговою линией озера, и пышным зеленым нарядом разнообразных лиственных деревьев, обрамляющих озеро, и утками, плавающими и ныряющими без всякого стеснения. Да и чего им было бояться: в это время дня сюда никто не заходил, а меня из-за кустов им не было видно.

Утки, видимо, привыкли располагаться здесь совершенно свободно: они ныряли, резвились, играли, дремали, ссорились, даже дрались между собою. В каждом уголке этого утиного царства шла своя особая жизнь, и каждая утка, как бы она ни была похожа на свою соседку, проявляла свой характер, свои привычки, совершенно отличающие ее от всех остальных. Вот молоденькая уточка подплыла к красивому селезню, голова и грудь которого точно покрыты зеленым бархатом с золотым отливом. Но он, видимо, равнодушен ко всему на свете, кроме ясного солнышка, которое так приятно пригревает его спину в то время, когда его лапки и брюшко на половину погружены в свежую, прохладную воду. Уточка начинает легонько теребить своим клювом то его шею, то крылья. Но селезень даже не оборачивается к ней, а только чуть-чуть отодвигается от беспокойной соседки, добродушно покрякивая в ответ. А несколько дальше и другой селезень, характера более задорного: он с яростью бросается на только что подплывшую к нему уточку, злобно вцепляется носом в её шею и так теребит ее, что только пух летит по сторонам. Здесь и там между селезнями идет и настоящая баталия. С остервенением схватив друг друга за шеи и вцепившись один в другого, они вместе взвиваются вверх, быстро и сильно машут крыльями, то спускаясь вниз, то снова подымаясь.

Войдите в мое положение! У меня, страстного охотника, в такие минуты не было ни ружья, ни пороха! Да и впереди-то ни малейшей надежды достать какое бы то ни было огнестрельное оружие в местности, куда не заходил ни один охотник: конечно, потому-то сюда и стекались такие несметные стаи уток. Безопасность и тишина деревенского захолустья давали им возможность смело хозяйничать на этом озере! Тем мучительнее это было для меня!

В следующую ночь я долго без сна ворочался на своей лавке: мысль, что в местности, столь богатой дичью, я вынужден сидеть, сложа руки, просто не давала мне покоя; под утро однако я всё же заснул. Первое, что привлекло мое внимание, когда я проснулся, была тыква громадных размеров, лежавшая на лавке. Я узнал от хозяйки, что как она, так и кое-кто из её соседей уже издавна разводят тыкву в своих огородах. Тыква оказывает им самые разнообразные услуги: они солят ее, как огурцы и из её мякоти варят на молоке очень вкусную кашу. Когда каша выходить слишком крутой, нарезают ломтиками и, поджарив на сковороде, едят с большим удовольствием. Из семян тыквы приготовляют масло и прекрасную, нежную муку, из которой можно печь вкусные булки и печенье. Всё это я слушал рассеянно, невольно поглядывая на лежавшую передо мной тыкву. Вдруг у меня блеснула мысль, что с помощью этой тыквы можно попробовать ловить уток, но в следующую затем минуту мне самому это показалось до такой степени нелепым, что я громко расхохотался. Однако, мысль об охоте за утками без пороха и ружья снова и снова приходила мне в голову в продолжение всего дня, не давала мне покоя даже во время серьезных занятий.

На следующее утро я остался дома и окончательно решил попытать счастье в охоте за утками, или, точнее сказать, в ловле их очень странным, придуманным мною способом. Я начал с того, что сшил несколько мешков, и притом так, чтобы их можно было быстро раскрывать и затягивать шнурком. Затем я купил у своей хозяйки огромную тыкву и вырезал внизу большую круглую дыру, в которую легко проходила моя голова, конечно, после того, как внутренность тыквы была дочиста выскоблена. Чтобы иметь возможность свободно дышать и смотреть, я сделал в тыкве два круглых отверстия для глаз, два отверстия поменьше для ноздрей и один узкий прорез для рта.

На другой день, чуть забрезжился свет, я отправился к озеру, но утки еще не прилетали. Я сбросил с себя одежду, опоясался узким ремешком, прикрепив к нему сшитые мною мешки, надел на голову приготовленную тыкву и бросился в воду. Не успел я проплыть и десяти сажен, как очень близко от меня опустился целый утиный выводок. Утки резвились, крякали, но в первую минуту как-то робко поглядывали на тыкву которая имела такой вид, будто она сама держалась на поверхности воды. Я был опытным пловцом и старался держаться не на поверхности, а несколько погрузившись в воду; таким образом, ни моего туловища, ни рук, ни ног не было видно. В огромной тыкве я совершенно свободно поворачивал голову и старался дышать осторожно, каждый раз отвертываясь в сторону, противоположную той, где плавали утки, чтобы они не только не увидали, но и по-моему дыханию не почуяли, не заподозрили присутствия человека. Действительно, утки уже через несколько минут без страха посматривали на тыкву, которая, покачиваясь из стороны в сторону, медленно подвигалась к ним.

Вот уже я совсем близко от уток, и вдруг одна из них нырнула подле меня… Я быстро схватил ее и дернул вниз изо всей силы. Ошеломленная, она сразу захлебнулась, не издав ни единого звука; я живо бросил ее в свой мешок и плотно затянул его. За ней я тоже самое сделал с другой и с третьей и мог бы продолжать и далее эту ловлю, но на первых порах был слишком для этого взволнован.

На другое утро, уже более опытный в этом деле, я приноровился к нему, да и уток на мое счастье прилетело несравненно больше. В этот раз я оставил озеро только тогда, когда битком набил утками свои мешки. Но в следующий день мне не так посчастливилось: утка, которую я уже схватил, вдруг выскользнула из моих рук, как-то злобно зашипела, вспорхнула вверх и пронзительно закричала, а за нею, со свистом ударяя крыльями, взвилось вверх и всё стадо. В следующие затем два-три дня утки совсем не прилетали, а мои дела за это время сложились так, что заставили меня перекочевать совсем в другую местность.

1905