Золотистые глаза индианки смотрели то на одного, то на другого с растущим возмущением.

— Вот, значит, что скрывается за дружественными словами бледнолицых, — презрительно бросила она. — Они хотят, чтобы индейские племена растерзали друг друга, чтобы еще сильнее укрепить свое могущество! Мой супруг мудро говорит, что краснокожие не знали несчастий, пока не встретили бледнолицых. А я-то поверила речам этого человека, твоего посланника, когда он уговаривал меня отдаться под твое покровительство! Я думала, что меня примут с почетом, какой полагается супруге великого вождя, а слышу только оскорбления. Ты смеешь жалеть, что меня не затащили как рабыню на ложе Корнплэнтера? И ты смеешь говорить это при мне!

Ее низкий, немного хриплый голос дрожал от возмущения и обиды. Не говоря ни слова, Вашингтон отвернулся, подошел к окну и приоткрыл ставни. Луч солнца проник сквозь щель и окутал молодую женщину своим теплым светом.

Она глядела на них не моргая. Несколько секунд генерал молча смотрел на нее.

Несмотря на очевидную усталость, нищенскую одежду и покрывавшую ее грязь, красота индианки озаряла серую комнату. Сердце Жиля сжалось. Снова охваченный неодолимым влечением, он в смятении пожирал ее глазами, готовый на любое безумство.

Молчание, воцарившееся после тирады Ситапаноки, продолжалось недолго. С изяществом безупречного дворянина Вашингтон поклонился молодой женщине.

— Прости меня! — тихо сказал он. — Я говорил не то, что думал, я погорячился, потому что был удручен мыслью о потере дружбы, которую хотел завоевать, — дружбы великого вождя Сагоеваты, мудреца среди мудрецов. С тобой станут впредь обращаться, как положено обращаться с женщиной твоего положения, то недолгое время, что ты проведешь в моем лагере. Как только я узнаю, что твой супруг вернулся в свой лагерь, я отправлю тебя к нему под хорошей охраной с письмом, где будет дано правдивое объяснение происшедшему. С этой минуты прошу тебя считать себя моей гостьей, так же, как и эту девушку. Она не сможет попасть в Нью-Йорк, пока не будет снята осада. Сейчас я распоряжусь проводить вас в дом, где о вас позаботятся.

Он вежливо пригласил обеих женщин в соседнюю комнату и вернулся к Жилю, который, не зная, чем он мог быть полезен, собирался уйти.

— Я еще не кончил с вами! — резко сказал Вашингтон.

Из груды бумаг и карт, лежавших на столе, он вытащил письмо. Зоркие глаза бретонца тотчас узнали штемпель: оно пришло из Ньюпорта.

— Господин граф де Рошамбо сообщает мне новости, которые вас интересовали, — сказал генерал. — Он был счастлив узнать о важной роли, которую вы сыграли в разоблачении происков предателя Арнольда, и охотно дает согласие на то, чтобы вы отныне служили под моим началом. Он пишет, что очень рад, что солдат из Королевского Депонского полка стал американским офицером. Он уверен, что вы будете достойны вашего повышения. Кроме того, вот письмо, написанное его рукой и адресованное вам. Можете сейчас же ознакомиться с ним и… быть свободным!

Жиль взял письмо, засунул его за пояс, но не сдвинулся с места.

— Я могу еще что-то сказать, господин генерал?

— Говорите! Но покороче!

— Я прошу вас об одолжении: мне бы хотелось быть в числе тех, кто будет охранять супругу Сагоеваты на пути в его лагерь.

— Странная просьба. Чем она вызвана?

— Ну, просто я увез ее, и меня, естественно, обвиняют в ее похищении. Мне кажется, что именно я и должен отвезти ее назад. Хотя бы для того, чтобы объяснить все Сагоевате, если понадобится.

Некоторое время Вашингтон молча внимательно смотрел на вытянувшегося в струнку молодого человека. Заложив руки за спину, он медленно обошел вокруг Жиля, встал перед ним и пристально взглянул ему в глаза.

— Гм! Я понял! У вас очень обостренное чувство чести, не правда ли?… Вот это по-французски!.. Но… можете ли вы поклясться этой честью, что горячее желание оправдаться перед вождем сенека — единственная причина вашей просьбы?

— Н-нет, господин генерал…

— Так я и думал. Прекратите смотреть в окно и посмотрите, пожалуйста, на меня. Теперь слушайте внимательно: вы не будете сопровождать индейскую принцессу, потому что мне не хочется терять такого ценного человека. Меньше чем через две недели эта женщина наверняка покинет Тэппен под охраной людей, которые, я уверен, будут нечувствительны к ее чарам. Это пастор и ветераны индейской войны. Вы слишком молоды для этой роли… а она слишком красива.

Решение Вашингтона было поистине мудрым.

Однако, выйдя на улицу. Жиль снова ощутил — на этот раз еще сильнее — дурноту, которая охватила его еще перед виселицей. Ему не стало легче от того, что он увидел Ситапаноки. Он думал, что освободился от ее чар, но сразу вновь почувствовал себя перед ней слабым, как ребенок. Один только взгляд ее золотистых глаз снова разжег пожар в его крови, и теперь у него было только одно желание — увидеть ее снова.

Он рассеянно прочел письмо Рошамбо, хотя оно было очень важным для него и для Тима. Командир французского экспедиционного корпуса сообщал в нем своему бывшему секретарю, что с него сняли обвинение в убийстве.

«Солдат из гусарского полка Лозена, известный под именем Самсон-Шкура, был пойман, когда он вместе с тремя сообщниками пытался захватить груз золота незадолго после его отправки из Нъюпорта. Двое бандитов были убиты.

К сожалению, двое других сумели сбежать. Одним из сбежавших был Самсон. Найти его не удалось. Итак, знайте, что вы, вернули себе уважение ваших товарищей и обрели благорасположение герцога де Лозена, и в день, когда Господь позволит нам вернуться во Францию, вы снова займете при мне то место, которое я никогда и не думал у вас отбирать…»

Жиль нервно смял письмо. Он чувствовал скорее недовольство, чем удовлетворение. Конечно, было приятно больше не чувствовать себя изгоем, но его гордость была задета. Вашингтон сделал его офицером. Однако, если он вернется в ряды французов, ему, видимо, придется снова взяться за чернильницу и перо… Ну нет, если Америка желает его усыновить, пусть он станет ей сыном до конца…

В сущности, больше всего в этом письме его порадовало то, что Морван избежал военного суда. Смерть Морвана принадлежала ему. Жилю Гоэло. Никто, даже король, не имел права отнимать у него этого человека. Слишком жгучей была ненависть, возникшая между ними! Они должны встретиться со шпагами в руках на поединке.

Лицом к лицу!

— Эти недотепы-жандармы не смогли его найти, — пробормотал он, пожевывая травинку, — но я знаю, что рано или поздно достану его, где бы он ни был…

Толпа возвращалась с маленького кладбища Тэппена , где похоронили несчастного майора Андре. Заметив Тима, который разглагольствовал, возвышаясь над небольшой группой людей, Жиль позвал друга, чтобы вместе пойти в трактир выпить там рому. Письмо Рошамбо стоило того, чтобы за него выпить, а уж после казни и неожиданного возвращения Ситапаноки юноше хотелось напиться до потери сознания.

Жиль добросовестно попытался добиться этого, поощряемый Тимом, которому вовсе не понравилось появление красавицы индианки.

— Если бы только ты мог не протрезвляться до тех пор, пока эта проклятая сука не уедет из деревни, я был бы спокоен. — Тим налил своему другу полный стакан. — Ты достаточно рисковал из-за нее своей шкурой, и я уверен, что тебе хочется сделать это еще раз.

— Кто сказал, что я хочу умереть? Я хочу ее!

Мне кажется, что, если бы я обладал ею… хотя бы один раз, я освободился бы от ее чар…

— Или привязался бы к ней еще больше! Есть женщины, которые как вино: когда попробуешь, хочется еще и еще. Думай о другом, так будет лучше. За твое здоровье!

Но, странное дело, Жиль не пьянел. Зато Тим уткнулся носом в стол и захрапел. Юноша мрачно посмотрел на него: пить одному было неинтересно. Если Тим оставил его, ему нечего было больше делать в этом трактире. Бросив на стол несколько монет, он неуверенной походкой вышел из трактира и обнаружил, что уже ночь.

Он глубоко вдохнул холодный воздух. В голове прояснилось. Огни костров вокруг Тэппена окрашивали ночь в красный цвет, но все было спокойно, хотя до осажденного Нью-Йорка было не более двух миль. Пушки молчали, и если иногда вдали и раздавался ружейный выстрел, то это мог быть только запоздалый охотник.