Семнадцатого октября 1658 года в восьмом часу вечера два человека сидели в большой зале «Лосося», самой большой гостинице города Пор-де-Пе, являвшейся обычным местом сборищ авантюристов всех наций, которых жажда к золоту и ненависть к испанцам привлекали на Антильские острова.

В этот день над городом стояла страшная жара; большие желтоватые облака, насыщенные электричеством, расстилались от одного конца горизонта до другого, и ни малейшее дуновение ветра, даже на закате солнца, не освежало землю, замиравшую от зноя. Со стороны гор доносился глухой шум, и эхо повторяло раскаты отдаленного грома. Море, черное, как чернила, волнуемое каким-нибудь подземным потрясением, приподнималось бурными волнами и со зловещим стоном тяжело разбивалось о скалы. Словом, все предвещало приближение урагана. Жители Пор-де-Пе, по большей части грубые моряки, давно привыкшие бороться с самыми страшными опасностями, невольно подчиняясь всеобщему беспокойству природы, заперлись в своих домах. Улицы были пусты и безмолвны, город казался брошен, и гостиница «Лосось», которая обычно в это позднее время была заполнена посетителями, укрывала под закопченным потолком своей просторной залы только двух человек, о которых пойдет речь и которые, опираясь локтями о стол, опустив голову на руки и покуривая трубки, рассеянно следили за фантастическими клубами дыма, беспрестанно вырывавшимися у них изо рта и сгущавшимися вокруг синеватым облаком.

Оловянные стаканы, бутылки, карты, кости, разбросанные по столу, доказывали, что два этих человека давно уже находились в гостинице и что, испробовав все развлечения, они бросили их – от утомления или от того, что более серьезные мысли занимали их и мешали наслаждаться, как они, может быть, желали бы, удовольствиями, которые сулили им игра и вино.

Один из них был старик лет шестидесяти, еще бодрый, гордо державший на плечах красивую голову, которой длинные белые волосы, брови, еще черные, усы, густые и седые, и небольшая бородка придавали очень благородный вид. Его простой, но изящный костюм был абсолютно черным; шпага со стальным эфесом была небрежно брошена на стол возле шляпы и плаща.

Второй был гораздо моложе своего товарища. На вид ему казалось от сорока пяти до сорока восьми лет, не больше. Это был человек атлетического сложения, плотный и плечистый; черты его лица, довольно обыкновенного, были бы незначительны, если бы не выражение редкой решимости и неукротимой воли, которое придавало ему совершенно особый отпечаток. На нем был костюм богатых буканьеров, роскошный до сумасбродства, сверкавший золотом и брильянтами; тяжелая и массивная фанфаронка окружала его шляпу, украшенную страусовыми перьями, прикрепленными брильянтовым аграфом1, составлявшим целое состояние; длинная рапира, висевшая сбоку на широкой портупее, для большего удобства, без сомнения, стояла в эту минуту зажатая между его коленями; два пистолета и кинжал были заткнуты за пояс, широкий красный плащ висел на спинке стула.

Давно уже угрюмое молчание царило между этими людьми; они продолжали курить и окутывать залу клубами дыма, по-видимому не думая друг о друге.

Трактирщик, худощавый, сухой и долговязый, в грязной и оборванной одежде, с лицом висельника, несколько раз под предлогом поправить светильню в лампе, – что было вовсе не нужно, – вертелся около этих странных гостей, не привлекая их внимания, и уходил, пожимая плечами с презрительным видом к таким неприбыльным посетителям.

Наконец младший вдруг поднял голову, с гневом разбил трубку об пол и, ударив кулаком по столу, так что стаканы и бутылки запрыгали и забренчали, вскричал грубым голосом:

– Ей-богу, этот франт насмехается над нами! Неужели мы должны оставаться здесь вечно? Клянусь своей душой! Есть от чего взбеситься, прождав так долго!

Старик медленно приподнял голову и, устремив спокойный взгляд на своего товарища, сказал тихим голосом:

– Потерпи, Пьер, еще не поздно.

– Потерпи?! Вам легко говорить, господин д'Ожерон, – проворчал тот, кого назвали Пьером. – Почем я знаю, куда этот воплощенный черт запропастился!

– А я разве знаю, друг мой? Однако, как видишь, я жду, не жалуясь.

– Гм! Все это прекрасно… – продолжал Пьер. – Вы его дядя, а я его закадычный друг, это другое дело.

– Правда, – ответил, улыбаясь, д'Ожерон, – и в качестве закадычных друзей вы не должны ничего скрывать друг от друга, не правда ли?

– Именно. Вы это знаете так же хорошо, как и я, вы ведь в молодости много воевали с испанцами.

– Эх, и славное было времечко, Пьер, – сказал д'Ожерон, подавляя вздох, – я был тогда счастлив, у меня не было никаких огорчений и забот.

– Ба-а! Вы говорите, что были счастливы тогда? А теперь разве вы не счастливы? Все Береговые братья, флибустьеры, буканьеры и колонисты любят вас и почитают за отца, и я – первый; мы все дадим изрубить себя на кусочки за вас. Его величество – да защитит его Господь! – назначил вас нашим губернатором, чего же более можете вы желать?

– Ничего, ты прав, Пьер, – ответил старик, печально качая головой, – мне действительно больше нечего желать.

На несколько минут воцарилось молчание. Затем буканьер продолжал:

– Вы позволите задать вам вопрос, господин д'Ожерон? – спросил он с некоторой нерешимостью в голосе.

– Конечно, друг мой, – ответил старик. – Посмотрим, что за вопрос.

– О! Может быть, я напрасно спрашиваю вас об этом, – заметил Пьер, – но, право, не могу удержаться, признаюсь вам.

– Хорошо! Спрашивай, чего ты боишься?

– Прогневать вас, господин д'Ожерон… Вы знаете, что я не слыву робким.

– Я думаю, ты, Пьер Легран, – один из наших самых отважных флибустьеров. Одно твое имя заставляет дрожать испанцев.

Пьер Легран выпрямился с очевидным удовольствием при этом заслуженном комплименте.

– Ну, – сказал он тоном человека, принявшего окончательное решение, – вот о чем идет речь. Когда мой работник Питриан отдал мне ваше письмо, естественно, моим первым движением было повиноваться вам и спешить на свидание, которое вы мне назначили в «Лососе».

– Благодарю тебя за поспешность, которую ты проявил в этом случае, друг мой.

– Хорош бы я был, если бы не пришел! Это было бы даже смешно, право! Итак, я пришел; мы играли, пили – очень хорошо, ничего не может быть лучше, только я спрашиваю себя, какая серьезная причина заставила вас уехать с острова Сент-Кристофер инкогнито в Пор-де-Пе?

– Ты желаешь знать эту причину, Пьер?

– Да, если это не неприятно вам, разумеется, а то считайте, что я ни о чем не спросил, и не будем больше об этом говорить.

– Напротив, будем говорить, друг мой, мне хотелось открыть тебе эту причину при моем племяннике, твоем закадычном друге, но так как он не приходит, ты все узнаешь сейчас.

– Мы можем еще подождать, господин д'Ожерон, теперь он, вероятно, не замедлит явиться.

– Может быть, но это не имеет значения… Кроме того, он уже почти знает мои планы; слушай же ты меня.

– Ах, хитрец! Он ничего мне не сказал.

– Я ему запретил.

– Тогда другое дело, он правильно поступил, что молчал.

– Слушай меня внимательно, дело стоит того. Ты помнишь, не правда ли, как кавалер де Фонтенэ, неожиданно атакованный испанской эскадрой, был вынужден после геройского сопротивления оставить Тортугу?

– Конечно, помню, господин д'Ожерон, и прискорбно было видеть, как развевался испанский флаг над Скальным фортом и как эти проклятые испанцы дразнили нас и смеялись нам в лицо! Ей-богу! Чего бы я только ни дал, чтобы сыграть хорошую шутку с этими проклятыми донами и прогнать их с нашего острова!