«Странное дело, — подумал Анри, — время измеряется не часами и днями, а чувствами и впечатлениями. Можно состариться и в сущности не жить, а за один месяц возможно истратить несколько жизней».

И тут до напряженного слуха Анри долетели тихие голоса. Они доходили из-за прикрытых ставнями окон гостиной.Еще несколько шагов по скользкому карнизу, еще не успевшему как следует просохнуть после ночного дождя — и вот уже Анри

Припал лицом к жалюзи ставен, жадно всматриваясь в полутемное пространство гостиной.

У стола, спиной к нему, стоял полный пожилой мужчина. Его большая лысина тускло поблескивала, а рядом с ним, положив ему руки на плечи, стояла Мадлен. Сколько тоски было в ее глазах! Как вымаливали они прощение, но не у него, не у Анри, а у мужа, не достойного, по мнению виконта, и одного прикосновения ее мизинца.

— Не говори мне ничего, — произнес прокурор Ламартин.

Мадлен откинула голову и забросила волосы за спину.

— Да, я изменила тебе.

— Я не хочу об этом слышать.

— Но…

— И этого не надо.

— Я не смогу жить дальше, если не признаюсь тебе во всем.

— А я, дорогая, не смогу, если буду знать.

— Нет, ты должен меня выслушать.

Анри вцепился руками в завесы ставен и отступил немного в сторону. Ведь его могла заметить Мадлен. Теперь он видел только одну женщину, мужчину от него скрывал выступавший из плоскости стены алебастровый лепной пояс, обрамлявший окно. И виконту Лабрюйеру казалось, женщина обращается к нему.

— Да, дорогой, я попробовала тебе изменить и только после этого поняла, насколько сильно люблю тебя.

Ответ мужчины потонул в гуле, наполнившем голову Анри. Он качнулся и с трудом удержался на скользком карнизе.

И тут словно густой туман до слуха виконта донесся вопрос:

— Кто он? — в словах прокурора Ламартина не было злобы или желания отомстить, было простое любопытство.

— Этого я не могу тебе сказать, дорогой, мне стыдно, — Мадлен опустила взгляд.

«Ей стыдно произнести мое имя, — подумал виконт. — Если бы она изменила мужу с конюхом или садовником, то не посчитала бы нужным даже вспомнить об этом. Нет, женщины более коварны, чем я представлял раньше. Изменить мужу, а потом попытаться, признавшись ему в этом, заставить любить себя еще сильнее! Я

Недооценил Мадлен, скорее, наоборот, слишком многому ее научил за те несколько дней, когда добивался ее любви».

— Мне казалось, я люблю его, — продолжала Мадлен, — и даже, наверное, дорогой, я любила этого человека… Но всего лишь несколько дней, а потом пришло прозрение.

— Я не желаю об этом слушать.

Анри казалось, что Мадлен отвечает само пространство своим бесстрастным голосом. Он широко открыл глаза и посмотрел вниз на вымощенную камнем дорожку и разжал руку. Но Анри даже не покачнулся, он на удивление твердо стоял на скользком от влаги наклонном карнизе.

— Значит, — вздохнул виконт, — не судьба. Прощай Мадлен, прощай моя любовь. Есть еще много чудесных женщин, но вспоминать я буду только одну ночь, когда ты пришла ко мне в дождь. Впервые мне захотелось утром увидеть лицо женщины, с

Которой я провел ночь. Ты знала, что делаешь, даже не ложилась спать. Самое ужасное увидеть с утра не то, что грезилось тебе ночью — глупо приоткрытый рот, размазанную краску ресниц, отклеившуюся мушку на щеке, расстрепанные волосы… Да, Мадлен, ты словно змея сбросила свою старую кожу и сожгла ее в камине.

Анри уже не опасаясь за свою жизнь, пробрался по карнизу к окну спальни и широко размахнувшись, забросил букет на неубранную еще постель.

— Ты сама поймешь, Мадлен, от кого этот букет. И я уверен, ты не станешь рассказывать о нем мужу, ведь он и сейчас не понимает тебя. Прощай, Мадлен.

Анри добрался до дерева, вплотную подходившего к стене, и ухватившись руками за ветку, повис над землей.

Жак с ужасом следил за действиями своего хозяина.

— Он разобьется! Боже, позвать на помощь? — причитал Жак, видя, как Анри не может добраться до ствола, перебирая руками.

Ветка становилась все толще и за нее невозможно было ухватиться одной кистью. Но помощь Жака не пошла дальше того, чтобы прикрыть глаза рукой и смотреть одним глазом сквозь расставленные пальцы.

— Это надо же, — воскликнул Жак, когда Анри обхватил ногами ствол и принялся медленно сползать по нему, — а я-то думал, хозяин сорвется. Лишь бы его никто не заметил.

Вскоре над оградой появилась голова виконта Лабрюйера. Глаза на удивление светились радостью, а губы улыбались. Виконт легко соскочил на мостовую и совсем не прячась, прошелся мимо ворот дома прокурора Ламартина.

— Ну что, хозяин? — поинтересовался Жак.

— Она не поедет с нами, — бросил виконт, — мадам Ламартин слишком сильно любит своего мужа.

— Куда мы теперь? — поинтересовался Жак, в надежде услышать «домой», ведь ему сегодня еще не довелось завтракать.

Но Анри, кажется, начисто забыл о такой прозаической вещи как еда и отдых, ему не терпелось взять реванш за утреннюю неудачу.

— К мадемуазель Аламбер.

— Вы думаете, хозяин, нас там ждут?

— Меня всегда ждут в этом доме. На этот раз мы поедем без цветов.

Вчерашнее желание извиниться улетучилось, Анри твердо решил настоять на уплате долга.

«Хватит женщинам унижать меня, — думал виконт, — я заставлю их относиться к себе с почтением и…»— что именно означает это «и», Анри так и не смог додумать.

Его конь, приученный частыми поездками к Констанции, сам остановился у ворот ее дома. Ставни нижнего этажа еще были закрыты, а на стеклах мезонина и второго этажа поблескивали капли ночного дождя. Дом стоял, погруженный в сон.

Но это внешнее спокойствие никоим образом не обмануло виконта Лабрюйера. Зная, что ворота никогда не запираются, он толкнул их и, оставив Жака вместе с лошадьми, быстро зашагал к парадному крыльцу.

На его настойчивый стук явилась Шарлотта. Анри всегда забавлял один только вид темнокожей девушки и временами он ловил себя на мысли, что ему еще ни разу не приходилось любить эфиопок. Но виконт никогда не опускался ниже дам своего сословия, а темнокожих дворянок в Париже не так-то легко отыскать.

— Доложи обо мне мадемуазель Аламбер. Шарлотта даже не двинулась с места.

— Хозяйка никого не принимает, она еще спит.

— Сходи и доложи, что приехал виконт Лабрюйер.

— Это ничего не изменит, месье, — девушка отвела взгляд в сторону.

— Если ты сейчас же не пойдешь наверх, я просто оттолкну тебя, — Анри сделал шаг вперед, но Шарлотта предупредила насилие.

— Хорошо, месье, я поднимусь и доложу мадемуазель о вашем приходе, но вряд ли это что — то изменит.

Эфиопка не спеша стала подниматься по лестнице, а Анри остался ожидать ее возвращения в холле. Шарлотта, подойдя к двери спальни, деликатно постучала.

— В чем дело? — послышался недовольный голос Констанции.

— Мадемуазель, приехал виконт Лабрюйер и просит незамедлительно принять его.

— Пусть идет прочь и возвращается через пару часов.

— Я ему уже говорила об этом, мадемуазель, но он не собирается уходить.

— Да, это похоже на него, — недовольно пробормотала Констанция.

— Виконт грозился, что войдет в дом силой, — напомнила Шарлотта.

— Хорошо, можешь сказать, что я приму его.

— Вам помочь одеться, мадемуазель?

— Нет, я не собираюсь ради него наряжаться. Констанция Аламбер, надев халат, вышла в гостиную и плотно прикрыла за собой дверь спальни. А Шарлотта, как нарочно, очень медленно спускалась по лестнице. Анри уже нервничал.

— Мадемуазель согласна принять вас.

— Еще бы, — сквозь зубы процедил виконт Лабрюйер и бросился вверх по лестнице, чуть не сбив с ног Шарлотту.

Встреча не обещала быть теплой, и Анри лихорадочно придумывал, как бы выстроить ее таким образом, чтобы не получить от Констанции отказа. Можно было бы начать с извинения, но это означало бы признать свою ошибку.

«Лучше вообще не вспоминать об этом», — подумал Анри, входя в гостиную.