— Нет, графиня, я не могу быть подолгу без своей дочери.

— Тогда оставайтесь и вы.

— Нет, вы же сами понимаете, приготовления к свадьбе… все это требует моего присутствия в Париже.

Констанция в душе рассмеялась.

«Ну конечно же, баронесса боится, как бы Эмиль де Мориво в ее отсутствие перед самой свадьбой не наделал глупостей».

— А где же маркиз и маркиза? Почему они не вышли к завтраку? — и графиня строго посмотрела на дворецкого.

Тот кивнул и отправился в дом, а затем вернулся в сопровождении улыбающихся маркиза и маркизы.

— Дорогие мои, — обратилась графиня к своим гостям, — почему же вы не спустились к завтраку?

— Это нескромный вопрос, — отвечала маркиза Лагранж.

— Но я уже начинала волноваться за вас.

— Что вы, графиня, волноваться за нас не стоит, с нами никогда ничего не может случиться, ведь мы любим друг друга.

Маркиз взял свою жену за руку и усадил за стол. Баронесса Дюамель вздохнула немного спокойнее, когда виконт исчез. Теперь-то ее дочери ничего не угрожало, и она даже подумывала, не стоит ли отложить отъезд в Париж.

Да-да, оставайтесь, — сказала старая графиня, — здесь так чудесно! А дела подождут.

— Нет, благодарю вас, — сказала баронесса, — мы еще немного побудем, но сегодня же уедем. Нам нужно дождаться графа де Бодуэна, и мы все вместе вернемся.

— И вы, дорогая? — спросила графиня, обращаясь к Констанции.

Та задумалась.

«В общем-то можно было бы и остаться… Но что здесь делать? Виконт, скорее всего, уедет, — рассуждала Констанция, — а в Париже можно было бы найти себе занятие».

— Да, я тоже поеду, ведь не могу же я оставить Колетту одну.

— Вы так беспокоитесь о мадемуазель…

— Да, ведь она мне словно дочь.

Франсуаза с благодарностью посмотрела на мадемуазель Аламбер.

А та лишь мысленно улыбнулась.

«Знала бы Франсуаза, что произошло этой ночью, и знала бы она, что все это было бы невозможно, если бы не мои усилия».

Яркое сиявшее вначале солнце постепенно стало меркнуть. Легкие облака набежали на него, а из-за горизонта уже двигались темные низкие тучи. Весь воздух дышал прохладой и сыростью.

«Наверное, будет гроза»— подумала Констанция и предложила:

— Франсуаза, еще немного мы побудем здесь, но нужно выехать так, чтобы засветло вернуться домой.

Старой графине сделалось немного грустно, потому что она оставалась в обществе маркиза и маркизы Лагранж и ничего интересного больше не ожидалось.

«Доведется ли мне еще увидеть моего Анри? — подумала графиня Лабрюйер, — ведь я так стара и каждый мой день может стать последним. Анри так беспечен, он, слава богу, хоть изредка вспоминает обо мне, наведываясь сюда. А теперь ему здесь больше нечего делать»

Вскоре вернулся граф де Бодуэн и, попросив у Франсуазы извинения, предложил Констанции Аламбер прогуляться с ним по парку.

Они шли рядом на расстоянии вытянутой руки друг от друга и молчали. Предгрозовой ветер шумел в кронах старых деревьев, но здесь, у земли, было тихо. Лишь только изредка там, где сходились аллеи, ветер поднимал клубы пыли, гнал песок и редкие желтые листья.

— Я восхищаюсь вами, мадемуазель, — внезапно проговорил Арман.

— Я сама собой иногда восхищаюсь, — улыбнулась Констанция.

— Нет, вы не правильно меня поняли, мадемуазель, мои восхищения совсем другого рода. Я восхищаюсь не вашей красотой, хотя и этого у вас не отнимешь, ни вашим умом — я восхищен вашей выдержкой.

— Что же я сделала такого необычного?

— Вы умеете молчать, мадемуазель, и при этом молчание не становится тягостным.

— Это все ваши выдумки, граф, не более.

— Я боюсь, мадемуазель, вы посчитали, что я пошутил, предложив вам стать моей женой.

— Да нет, что вы, граф, я отнеслась к этому совершенно серьезно.

— Но до сих пор не приняли никакого решения?

— Я его не приму в обозримом будущем, но и отказывать вам не собираюсь.

— Хоть в этом, мадемуазель, вы похожи на всех женщин.

— Неприятно слышать, когда тебя сравнивают с другими.

— Во всяком случае, мадемуазель, мне не приходилось видеть женщин, способных навсегда поставить точку в отношениях с мужчинами. Они всегда оставляют былых любовников и даже друзей про запас, чтобы всегда можно было к ним вернуться.

— По-моему, и мужчины таковы, — улыбнулась Констанция.

Граф задумался.

— Нет, мужчины всегда решают окончательно расстаться или нет, оставаться друзьями или врагами.

Такова ваша природа. Мужчины слишком прагматичны, — Констанция остановилась, — они делят мир лишь только на друзей и врагов. Им не доступен смысл истинной мудрости — никогда не делать необратимых поступков. Ведь поссориться не так уж сложно, не так уж сложно нажить врага. А житейская мудрость заключается в том, чтобы жить как считаешь нужным, не мешая другим, и в то же время оставлять после себя приятные воспоминания.

— Я думаю, мадемуазель, это лето оставит о себе приятные воспоминания в вашей душе.

— С чего вы взяли, граф?

— Нет, я не имею в виду себя, хотя и такое может случиться, я вижу по вашим глазам — вы совершили что-то, к чему долго стремились.

— И это вновь ваши фантазии.

— Нет-нет, мадемуазель, это было, наверное, очень благим делом?

— Если бы вы только знали, — рассмеялась Констанция, — возможно, тогда вы назвали бы меня чудовищем.

— Я догадываюсь, мадемуазель, о чем может идти речь. Женщина счастлива, только отомстив своему врагу, при этом оставаясь в тени.

— Вы почти угадали.

— Я не собираюсь больше надоедать вам и хочу напомнить, мое предложение остается в силе, что бы ни случилось.

— Даже если вы женитесь? — рассмеялась Констанция.

— Такое невозможно, только на вас.

— А если вам придется ждать всю жизнь?

— Это будет приятным ожиданием, мадемуазель.

— И вы не раскаетесь даже на смертном одре?

— Я не раскаюсь, если в этот момент вы будете рядом со мной.

— Но вы же совсем меня не знаете, я несносная интриганка и взбалмошная женщина. Вы со мной не будете счастливы и дня.

— Вот видите, мадемуазель, вы уже рассуждали словно стали моей женой. Еще немного — и я уверен, мы будем вместе.

— Вы так хотите, граф, чтобы я вам отказала?

— Простите, мадемуазель, я должен вас покинуть, — и граф, ничего более не объясняя, заспешил по аллее к дому.

А Констанция осталась одна стоять на перекрестье двух аллей. Здесь пронзительно дул ветер, подол ее платья прилип к ногам, с головы срывало шляпку. И если бы не тонкая шелковая лента, завязанная бантом на подбородке, то бежать бы Констанции за своей шляпкой, безуспешно пытаясь ее поймать.

«Я, наверное, поступаю не правильно, — думала Констанция Аламбер, — пытаяь решить за других людей, что им нужно и чего не стоит делать. Но если я вижу, что происходит несправедливость и невинная Колетта досталась бы в руки развратного Эмиля, разве не справедливо будет, если бедная девочка поймет, что такое любовь,

Раньше, чем выйдет замуж. Ведь я уверена, Мадлен Ламартин не страдала бы так от любви к виконту, если бы ей довелось раньше изменять своему мужу. Наверное, ее муж-прокурор — зануда и книжний червь, ничего не смыслящий в жизни. Он занят только своей службой, бумагами, судами, а его жена изо дня в день повторяет одно и то же:» я люблю его, люблю»и боится даже взглянуть на чужих мужчин. А разве заслуживает он такого к себе отношения?

Мадлен красива и умна, так не правильнее ли будет, если она найдет хотя бы мимолетное счастье в любви к Анри? Правда, потом будут страдания и разочарования, но останутся и воспоминания, светлые и прекрасные. Она будет сидеть рядом со своим мужем и думать об Анри. Боже, какое это счастье любить кого-то, пусть безнадежно, пусть отчаянно! Как жаль, что я не смогу вновь испытать подобное чувство!«

Констанция добрела до пруда и уселась на ярко-белую скамейку. Ветер морщил поверхность воды, гнал ее небольшими волнами, и мадемуазель Аламбер, прикрыв глаза, представила себя сидящей на гладком камне посреди ручья.