Все это время Лорен ждала у подножия башни, где в конце концов и заснула. Примерно в четыре утра ее разбудил мужчина. «Синьора, идите обратно в отель, – сказал он, – вы услышите, если будут новости». Он осторожно поднял ее на ноги. Она поблагодарила его и побрела через площадь, исчезнув в одной из арок, ведущих в проулки города. Каждый второй или третий угол был освещен фонарем, подвешенным в арке; она не имела представления о том, куда идет, но пыталась идти по прямой от площади, решив, что если пойдет в одном направлении, то дойдет хоть куда-нибудь. Главным образом она сознавала, что пытается не возвращаться на одно и то же место. Фонари расплывались в тумане, и порой она лениво протягивала вперед руку – на случай, если на пути внезапно вырастет стена. Все еще было очень жарко, и она сняла свитер и смахнула волосы с глаз. Все внутри ее, все, что она думала и чувствовала, сливалось вместе, словно коридоры города. Тревожный, скручивающий кишки страх, что что-то стряслось с Джейсоном, лбом ко лбу сталкивался с тревожным, скручивающим кишки страхом, что что-то стряслось с Мишелем; оба они должны быть здесь, проговорила она. Она спросила себя, не боится ли больше всего, в глубине души, что останется без обоих, то есть вообще одна; она подумала об этом страхе с презрением. Она больше не могла оправдывать перед самой собой беспримесный страх одиночества. Поддаться ему значило бы капитулировать перед боязнью рискнуть: на эту уступку она пошла давным-давно, и от нее ее освободила встреча с Мишелем. Из-за этого ей внезапно захотелось любым возможным способом снять с лодыжки золотой браслет, хотя ей было совершенно неясно, как он туда попал. Из-за того, что ей было совершенно неясно, как он туда попал, ее внезапно возмутила давно ставшая привычной неясность по поводу того, как же они впервые встретились с Мишелем. Ей больше не нравились все те вещи, которые были ей неясны, хотя Мишель и убеждал ее в Париже, что ясность в деталях не так уж важна, если ясна суть вещей. Порыв снять браслет прошел – это был всего лишь браслет, – но осталась некая решимость и некие возможности – одна из которых заключалась в том, что ей, возможно, было бы лучше без Мишеля и без Джейсона. Она спросила себя, любит ли каждого из них. Она ответила себе, что определенно любит Мишеля. Она ответила себе, что больше не знает, любит ли Джейсона. Она была все меньше уверена в том, что идет в правильном направлении, но вовсе не собиралась теряться. Когда она вышла к пустому каналу, она решила свернуть с переулка и идти вдоль канала на случай, если он приведет ее к Большому каналу. Ее предположение оказалось верным: через несколько минут она вышла к широкому рву канала, где все факелы потухли, а спасатели либо бросили свое дело на ночь и отправились по домам отдыхать, либо же заснули прямо на местах. Она шагала посреди канала – одинокая, взмокшая, изможденная; платье липло к ней, она была погружена в свои мысли. Через несколько секунд перед ней замаячил белый мост Риалто, каким-то образом вобравший в себя свечение факелов, прежде чем стать тенью. И тогда она услышала. Она оглянулась, пытаясь найти источник звука; это была игра на рояле, слышанная ею утром, и ноты падали прямо из воздуха. Она все еще пыталась понять, где играют, но тут ее обдало ветром, и она услышала велосипеды – все сразу – вокруг себя. Они приблизились сзади и проехали мимо нее с обеих сторон, тут же исчезнув где-то впереди. Она так оторопела, что прошла секунда, прежде чем она позвала их. «Подождите! – крикнула она. – Эй!» Но они пропали, и музыка унеслась с ними; она стояла, не веря, глядя в пустоту, и тут, со звуком его шагов, сзади пришел ответ.
Стоя посреди Большого канала, она развернулась и увидела, как появляется его силуэт, как он медленно встает перед ней, раскрывая рот и замирая, словно боится назвать ее по имени, боится, что оно почему-то не прозвучит.
– Лорен.
Оно все-таки прозвучало; на его лице отразилось угрюмое облегчение – и она тихо ахнула.
– Ах, – только и сказала она, и шагнула к нему, и потянулась, и притронулась к его лицу, а затем к его волосам, которые теперь стали совсем седыми.
Его опустошенные глаза не встречались с ее глазами. Они все еще были прикованы к чему-то, что он снова и снова пытался отогнать, но всякий раз раскрывал глаза и снова видел все тот же, свой, предназначенный только ему ужас. Его лицо не постарело; он не обрюзг, его нос не обвис, кожа не сморщилась. Но его глаза и волосы стали древними; они свидетельствовали о пути, с которого уже не вернуться. Она положила ладонь ему на щеку и грустно поглядела на него, и тогда он повернулся и взглянул ей прямо в глаза; мышцы его лица окаменели. И тут он сломался. Она притянула его к себе на плечо, и, уткнувшись в бретельку ее платья, он рыдал, вцепившись в ее волосы одной рукой и пытаясь прикрыть лицо второй.
Снова и снова повторял он ее имя. Она отвела его в тень моста, и они прилегли на склоне канала. Он отвернулся от нее; она притянула его назад. Она взяла его лицо в руки.
– Почему ты шел за мной?
Он помотал головой.
– Ты была с ним, – сказал он наконец.
– Сегодня – нет.
Каждый раз, когда он поднимал глаза, он снова отводил их.
– Сколько уже… – начал он. – С каких пор?…
– С Парижа.
– Кажется, почти четыре недели.
Она все еще держала в ладонях его лицо.
– С тобой все хорошо?
Но ему было нехорошо.
– Я долго ехал на поезде, – сказал он.
– Посмотри на меня.
– Мне было непонятно.
Его глаза были закрыты.
– Мишель.
– Я считал, – сказал он. – Я отмечал дни на стене купе, как арестант. Я исписывал одно купе и переходил в следующее. Каждое купе было годом, каждый вагон – полутора десятилетиями. Я был в последнем купе последнего вагона, когда добрался сюда. Я был в поезде один. Им пришлось прийти и сказать мне, когда мы доехали, потому что я не открывал окон; это я усвоил. И мне было неоткуда узнать; я думал, мы снова в Виндо, когда мы остановились. Мы все время останавливались в Виндо.
– В Виндо?
– Они все время садились в Виндо.
– Кто?
Его лицо перекосилось, он прикрыл глаза.
– Мишель, послушай меня, – сказала она. – Мне надо тебе кое-что сказать.
– Я знаю.
– Не знаешь. Я нашла дом. Дом твоей матери.
Он кивнул:
– Я знаю.
Она притянула его к себе, откинувшись на склон канала. Его колени подогнулись и лицо сползло к ее грудям; она потянула вниз ворот платья и прижала его голову к себе. Мост Риалто поднимался над ними в тумане, и сияние фонарей исходило из ближайших переулков. Ей было жарко, его лицо было горячим, и она совсем спустила платье с плеч. Она дернула его рубашку, расстегнув ее; дернула его за пояс. Займись со мной любовью в своем синем плаще, сказала она. Она взяла его в руку, лаская. Прости, сказал он, когда не смог ответить ей, и она прикоснулась пальцами к его рту. Расскажи мне о своей мечте, сказала она. Он покачал головой. У меня нет мечты, сказал он. Когда-то была, сказала она; и он ответил – это была чужая мечта, рожденная во мне в тот миг, когда она умерла в ком-то еще. А потом она умерла во мне, и я не знаю, куда она делась, я совсем этого не помню. Лорен сказала ему: я знаю, куда она делась. Она сказала: она вновь родилась в моем ребенке и убила его. Откуда ты это знаешь? – спросил он, и она ответила: я знаю это так же, как мы оба знаем, что где-то, когда-то, прежде чем мы встретились, мы были вместе. И теперь эта мечта где-то там, плывет по волнам в бутылке, пока кто-то не найдет ее. Пульс в его запястьях бился у ее сосков.
Ее волосы разметались по насыпи у нее над головой, как перья. Одна нога напряглась, другая слегка согнулась, когда она почувствовала внутри его язык; она опустила руки, коснувшись его снежно-белых волос. Он медленно двигал языком, пока ее спина не выгнулась вдоль склона; пальцы ее ног поджались в грязи. Она начала мотать головой из стороны в сторону, и вокруг нее испарения канала заплясали в лучах света, как в хрустале; перед ее глазами мелькнула потерявшаяся чайка, ищущая воды; по ее ногам скользнул шарф случайного гондольера, ищущего свою лодку. На одно краткое мгновение ей показалось, что вода начинает просачиваться обратно в канал; она подняла голову и увидела, что это она сама; с каждым трепещущим спазмом его языка она все больше выпускала из себя, пока ее бедра не замерцали в тумане. Он медленно опустил руки и схватил ее сзади, притягивая поближе к себе; в свою очередь, она притягивала его, и его седые волосы коснулись ее живота. Она представила, что она сама – длинный, тускло освещенный коридор. Она представила, что вдоль нее тянутся фонари и факелы, блекло освещая его путь. Чем глубже он терялся в ней, тем мощней струилось из нее, пока ей не показалось, что она сама заполнит весь канал. Когда он нашел то неуловимое, что было скрыто в ней, она замерла, не в силах шевельнуться; он коснулся этого, и она вцепилась ему в волосы. Он снова коснулся этого, и ее метнуло в темную тень моста, нависшую над ней. Он дал глазам отдохнуть и, прижавшись к белокурому холмику, поцеловал ее туда, где ее жгло и затопляло. Он встал и прижал ее к груди, и она почувствовала, как он потянулся вниз, раздвинул ее рукой и вошел в нее стоя. Он был так тверд и так горел, что, казалось, прорвал себе дорогу сквозь нее; она почувствовала, как ее ноги отрываются от земли и она упирается в одну из балок Риалто. Он укутал ее нагое тело в свой плащ, и она обвила бедрами его ляжки, уцепившись за его загривок. Порой она двигалась и чувствовала, как он движется в ней, как кончик его прикасается к чему-то еще глубоко внутри. Она видела, как по ту сторону канала старуха несет фонарь, и когда та шла по мосту, оба они слышали, как ее шаги эхом отдаются над ними. Груди Лорен колыхались у него на плечах; он нежно укусил ее в горло. Казалось, они стояли так неизмеримо долго, и их совместная сердцевина тлела. Она прижалась щекой к его лбу, он пригладил ее волосы. По каналу неизвестно откуда задул ветер. Я люблю тебя, Адриан, сказала она. Не Адриан, ответил он, я никогда не был Адрианом. Адриан – имя, что пришло ко мне на рассвете в тот день. Не знаю почему – мое имя не Адриан. Я люблю тебя, Мишель, сказала она. Он кивнул с закрытыми глазами. Что бы ни случилось, сказала она, я хочу, чтобы ты всегда помнил, что я любила тебя в самой глубине души. Он снова кивнул. Я не хотела, сказала она. Знаю, ответил он. Она чувствовала подкладку старого плаща на своем нагом теле. Ты все еще так тверд, и я все еще мокну; это будет ужасно, когда мы кончим, это нас убьет? Может быть, ответил он. Она поглядела на его профиль и сказала: мне нужно быть там, когда он вернется. Он кивнул, все еще не открывая глаз. Она коснулась его век и поглядела на него. Ей хотелось умереть с ним – если такова ее судьба.