– А это миссис Бауэр – тетя Хоуп, как ее называет Кристина.

Женщина слегка наклонила голову и вызывающе посмотрела на Тэмпи.

Больше никто не сказал ни слова. Пока они шли к машине, каждый смотрел прямо перед собой. Видимо, их радушие пока этим ограничивалось. Они должны были прежде составить о ней собственное мнение.

Так чего же они от нее хотят, думала Тэмпи, все более раздражаясь. Ясно, что не денег. Одежда женщины и ребенка, машина последней модели исключали подобное предположение. И конечно, не покровительства. Их манеры были совсем не такими, какие бывают у людей, стремящихся снискать чье-то покровительство. Тогда чего же?

Она смотрела то на одного, то на другого, встретилась с проницательными глазами старика, увидела гордый и холодный взгляд женщины и почувствовала, что ее покидают последние остатки самоуверенности. «Смогу ли я хоть что-то сделать для этих людей?» – думала Тэмпи.

Она села в машину на заднее сиденье вместе с пастором. Кристина поспешила занять место впереди, рядом с Хоуп, встала на колени, подбородком оперлась о спинку и устремила свои серьезные глазки на бабушку. Тэмпи захватила с собой конфет, но не осмелилась предложить их ребенку с таким волшебным вопрошающим лицом.

И вдруг ей захотелось смеяться. Все это было так непохоже на то, что она себе представляла: автомобиль новейшей марки, Хоуп – волнистые черные волосы модно уложены, подчеркивая красивую форму головы, коричневые руки уверенно сжимают руль, губа высокомерно вздернута; Кристина – хорошенькая, ухоженная девочка в джемпере и плиссированной юбке. Все совсем не то, что она ожидала увидеть.

А что она ожидала увидеть? Ребенка с плаката «Спасите детей!»? Женщину с картинок отживающих свой век миссионерских обществ – какую-нибудь туземку в бесформенном балахоне?

Хоуп повернулась к пастору, улыбнулась ему, и от этой улыбки лицо ее мгновенно преобразилось.

– Куда поедем сначала? – спросила она.

– Ко мне домой. Там мы сможем спокойно поговорить.

Кристина долго смотрела на Тэмпи, потом Хоуп попросила ее сесть как следует. До Тэмпи донесся шепот ребенка:

– Она совсем не похожа на бабушку, правда?

– Помолчи немножко, – сказала Хоуп.

Тэмпи наклонилась к пастору и тихо спросила:

– А где же Занни?

– Занни умерла.

В Уоллабу Тэмпи приехала в каком-то трансе, в таком же состоянии она села на стул возле стола в кабинете пастора, сплошь заставленном книгами. Хоуп села напротив, голова ее вырисовывалась на светлом фоне окна, как некогда голова Занни. Но теперь Занни нет, она умерла. И Кристофер тоже умер. А их ребенок сидит вот здесь рядом, и своими огромными влажными глазами рассматривает женщину, совсем не похожую на бабушку.

Тэмпи пила крепкий чай, и ей казалось, будто все они – пассажиры, случайно встретившиеся, где-то в железнодорожном буфете. Но вот ребенок! Если бы не этот ребенок, она бы совсем не знала, зачем она здесь. Ни старик, ни женщина даже не пытались начать разговор. Уж не затем ли они привезли ее сюда, чтобы судить? Если это так, то она скажет, что в их приговоре нет необходимости. Она сама уже жестоко осудила себя.

Тэмпи отказалась от второй чашки чаю. Пастор подозвал к себе Кристину. Та с неохотой подошла и встала около его кресла. Пастор сказал, что теперь они собираются поговорить с ее бабушкой – это будет разговор взрослых людей, а ей следует пойти на улицу поиграть с собакой. Девочка пошла беспрекословно и лишь на минуту задержалась в дверях, оглянувшись на них со смутившей всех серьезностью.

Пастор подождал, пока дверь за ребенком закрылась, а потом, повернувшись к Тэмпи, пронзил ее взглядом своих бледно-голубых глаз, как когда-то пронзил и ее сына. Она вздрогнула – ей почудилось, будто тень Кристофера подошла и встала рядом с нею.

Старик набивал трубку ароматным табаком и, казалось, был совершенно поглощен движением своих коротких, желтых от никотина пальцев. Тэмпи вдруг охватило раздражение. Она вытащила пачку сигарет, открыла ее, вытолкнула одну сигарету и протянула пачку Хоуп.

Хоуп отрицательно покачала головой:

– Спасибо, я предпочитаю свои.

Все трое молча закурили. Сильный запах трубочного табака смешивался с более легким запахом сигарет, кольца дыма повисали в воздухе. Минуты текли мучительно медленно, напряжение росло, нервы были словно натянутая до предела струна. Тэмпи показалось, что это голова Занни вырисовывается на фоне окна, в которое голое дерево стучится своими ветвями; та самая Занни, которую она отвергла, смотрит сейчас на нее неумолимыми, осуждающими глазами Хоуп.

Пастор снял ключ с цепочки от часов, открыл им ящик письменного стола, достал оттуда какую-то бумагу и, медленно развернув ее, прочитал про себя сквозь полумесяцы очков, а потом так же медленно передал через стол Тэмпи.

Она схватила ее дрожащими руками, предчувствуя, что прочтет нечто ужасное. Бумага оказалась свидетельством о браке. Глаза ее затуманились, когда она увидела небрежный росчерк своего сына: «Кристофер Роберт Армитедж». Рядом стояла четкая подпись Сюзанны Свонберг. Дата шестилетней давности. Внезапно Тэмпи показалось, что с тех пор прошло не шесть лет, а целые столетия, настолько безвозвратно ушедшими были те события.

Тэмпи держала бумагу, чувствуя на себе пристальный взгляд двух пар глаз; она боролась с рыданиями, комом стоявшими у нее в горле, старалась сдержать слезы, которые жгли ей веки, понимая, что ни рыданиями, ни слезами она не вызовет их сочувствия.

Наконец пастор заговорил:

– Вам, видимо, хотелось бы знать, зачем мы попросили вас приехать сюда, миссис Кэкстон. Вы уже, очевидно, догадались, что это письмо Кристи к вам явилось результатом длительных размышлений и обсуждалось не только Хоуп и мной, но и всеми членами семьи в Уэйлере, воспитавшей вашу внучку. Если у вас есть хоть какие-то сомнения относительно правомерности просьбы, с которой мы собираемся к вам обратиться, то это свидетельство о браке подтвердит ее. Этот документ удостоверяет, что ребенок, которого вы при встрече признали родным – конечно, ожидать от девочки взаимных чувств в данной ситуации было бы неразумно, – не только несет в себе кровь вашего сына и вашу кровь, но и является вашей законной внучкой.