– «Свон» в переводе означает «лебедь», – сказала Занни.

– Только мы – черные лебеди, – ухмыльнулся десятилетний Ларри.

И мы снова весело рассмеялись, а Викинг, привязанный на берегу, залился громким лаем. Он лаял не переставая, и Занни, посмотрев на меня, вдруг спросила:

– Не хотите выйти на берег познакомиться с ним?

– Нет уж, спасибо, – сказал я, – мы с ним уже знакомы.

Мои слова вызвали новый взрыв хохота. Никогда еще не встречал я людей, которые бы так много и весело смеялись.

– Но теперь все будет по-другому, – сказала Занни, – он хочет извиниться перед вами.

– Ладно, – ответил я, – я приму его извинения, как только он будет на цепи.

Все мы направились к берегу. Дети плыли впереди, как коричневые угри. А когда я вступил на землю Уэйлера, у меня было такое же чувство, как в детстве, когда я читал приключенческие книги.

Всей гурьбой мы подошли к Викингу, уже чуть не задыхавшемуся от волнения. Занни нагнулась к нему, взяла его за ошейник и сказала:

– А теперь, Викинг, скажи этому молодому человеку, что ты просишь у него прощения.

Хочешь верь – хочешь нет, но пес вдруг подполз ко мне, положил голову на лапы и взглянул на меня так, что мне показалось, я слышу, как он говорит.

– Погладьте его, чтобы показать, что вы его простили, – сказала Занни.

Не хочу утверждать, что мне было страшно, но все же я почувствовал, как у меня засвербило в лодыжке, когда я нагнулся к собаке. Пес лизнул мне руку своим мокрым, мягким, как фланель, языком, как бы давая понять, что все происшедшее было ошибкой и теперь следует об этом забыть.

И я забыл.

– Сбегайте, принесите бананов, – повернулась Занни к детям.

Они разом бросились бежать по песку и вскоре вернулись с двумя большими гроздьями бананов. Мы уселись на берегу и принялись их есть. Дети с нескрываемым интересом осмотрели мою ногу, и я не знаю, чего было больше в этом любопытстве: гордости за свою собаку, сумевшую в момент так изуродовать мою ногу, или сочувствия ко мне.

Высказался один только пятилетний Питер – вот уж у кого кожа была совсем шоколадная.

– А Викинг, если б захотел, мог бы вас съесть.

Когда я ответил, что мы лучше разрешим ему попрактиковаться на ком-нибудь другом, все снова покатились со смеху, а Викинг, покрутившись вокруг нас, уселся, довольно ухмыляясь. Он и правда симпатичный пес, из породы, специально выведенной для охраны овец, хотя и не чистокровный.

В тот день я взобрался на вершину дюны как раз, когда джип уже подъезжал. Мне не хотелось подвергать себя риску.

– А сегодня ты видел акул? – спросил меня Блю.

Его острые брови поднялись вверх, на губах появилась усмешка, которая ясно давала понять: хоть он и не знает, что я там замышляю, но в любом случае он на моей стороне.

– Сегодня нет, – ответил я. – Но я видел русалку.

Сказал и подумал: надо быть полным идиотом, чтобы так острить; вся кровь бросилась мне в лицо. Но Блю принял это за очередную шутку и, нажав на стартер, заметил:

– Эх, молодежь! Везет же вам.

Дорогой Дневник, сегодня я снова виделся с Занни. Утром она была свободна. А вообще-то она работает санитаркой в местной больнице.

– Мне хотелось бы стать медицинской сестрой, – сказала она.

– Так в чем же дело? – спросил я. – У вас руки самые подходящие для медсестры, мягкие и нежные, даже когда им приходится втирать в рану песок.

Мы оба засмеялись. Потом я снова спросил:

– Разве вы еще несовершеннолетняя?

– Мне скоро восемнадцать, – ответила она и пожала плечами.

Возле ключиц у нее впадинки, и я решил, что мне больше по душе худощавые девушки, чем толстухи. Она взглянула на меня, и я подумал, что ни у кого, даже у Мэрилин Монро, нет ни таких глаз, ни таких рук, по которым, кажется, проходит электрический ток. Нет, она совсем не похожа на кинозвезду: две маленькие груди, как яблоки на гибком теле, а бедра чуть шире, чем у мальчишки. Но в первый раз за всю свою жизнь я понял смысл слов, которые выискивала в журналах моя мать: «стройная», «тонкая», «грациозная» и т. д.

Двое малышей, Питер и Тоффи, еще не доросших до школы, возились возле нас на песке, словно лягушата, а Викинг, неистово лая, то и дело подходил ко мне, тыкался своим мокрым холодным носом, лизал языком. Он все еще просил у меня прощения, но я не держал зла на него. Совсем наоборот.

Иметь протекцию хорошо, но популярность на этом не завоюешь. Поэтому я решил возвратиться к прежнему занятию – высчитывать траектории для полковника. Я хочу остаться в этих местах. А чистить картошку не так уж приятно, особенно теперь, когда наши парни явно не прочь от меня отделаться.

Моя математическая совесть говорила мне: то, что мы делаем, никоим образом не может быть использовано этими кровожаднейшими типами, уцелевшими со времен войн с зулусами. Мы просто-напросто забавляемся. За те несколько часов, что остаются у меня от медицинских процедур, я делаю куда больше, чем полковник, капитан, лейтенант, их вычислительная машина и логарифмические линейки за три месяца. А посмотрели бы вы, что у них за результаты. Если бы кто-нибудь решился воспользоваться их расчетами, он неминуемо провалился бы в преисподнюю. Было бы здорово, если бы это случилось с некоторыми. Но беда в том, что и другие погибнут вместе с кровожадными сволочами.

Только такой болван, как полковник, может интересоваться расчетами траекторий на пять или пятнадцать миль в то время, как межконтинентальные баллистические ракеты преодолевают расстояние в тысячи раз большее в любом заданном направлении. Теперь я понял, почему отчим считает, что только физическое уничтожение всех генералов и высших чинов в момент, когда прозвучит последний выстрел войны, – гарантия от новых войн. Нет, все же в нем что-то есть, в этом парне, хотя он и заискивает перед теми же генералами.

В воскресенье я снова увижусь с детьми и с Занни. Все они очень забавные, но, конечно, Занни постарше, а значит, интереснее, хотя и с ребятней не соскучишься. Кажется, нет на свете такого, чего бы они не знали о рыбах, крабах, раках, актиниях и других обитателях подводного царства вокруг скал Уэйлера. Вот было бы здорово притащить сюда снасти для подводной охоты! Но нет, это было бы уж слишком, а мне еще хочется протянуть эту веселую волынку с лечением.