— Да погоди, Махно, — самый здоровый из тройки сделал нейтральный жест рукой, то ли способствующий наведению порядка, то ли откладывающий обязательную экзекуцию до будущих времён. Очень скорых времён.
— Погоди… — он почесал кончик носа, определённо собираясь с мыслями. Некий неписанный кодекс поведения по отношению к чужакам, требовал сначала установить их точную принадлежность к определённому статусу в сложной жизненной иерархии "Бандитовки", или же отсутствию такового. И потом уже принимать решение. А то вдруг этот заморыш окажется каким-нибудь внучатым племянником Паши Крёстного, местного "смотрящего", будешь потом всю оставшуюся жизнь милостыню на паперти просить, неправильно сросшуюся руку, после перелома в трёх местах, протягивая за мелочишкой. Бывали прецеденты.
— Обзовись, братуха, чей по жизни? — здоровяк вопросительно-грозно уставился на Курмина сверху вниз, — что-то мы тебя в упор не знаем. Обзовись, чтоб без непоняток.
— Да чё тут с ним тереть, Писарь?! — экспрессивно встрял Махно, которому явно хотелось выместить неудачу с ночной развлекательной программой на ком-то более беззащитном, — это же чмо залётное, сто пудов — из Светлопутовских краёв, или вообще из Новостроек. Я эту свистобратию и после литры, за три километра с лёту срисовываю. Чтоб мне так жить!
— Ну да, свой бы уже давно обозвался… — лениво протянул третий, нескладный с виду, и, повернув голову слева направо, звучно похрустел шейными позвонками. Хоть и справедлива мудрость "не суди по внешнему виду!", но согласно системе Ломброзо, у него был далеко не гуманистический склад характера. Скорее отнюдь.
— Тихо, тихо… — Писарь был немного то ли поумнее, то ли поосторожнее своих соратничков, но форсировать события пока не решался, — у тебя, Ледяной, что, яйца запасные присутствуют? Нет? Так стой, и зашторь хлебало, пока не отсемафорили…
Он снова посмотрел на Курмина, и спросил, глядя на Михаила с неопределённой смесью эмоций, в которой правда, преобладала настороженность.
— Так что, братуха, твоя — моя не понимай, или обзовёшься всё-таки по-пацански?
Курмин решился.
— Я тут Севе Стреляному должок заносил…
— Должок — это правильно, особенно если без косяков и кидалова… — напряжённый взгляд Писаря показывал, что сейчас происходит усиленная работа серого вещества, призванная опознать Севу Стреляного, и тем определить дальнейшее поведение в отношении чужака. Бить, или не бить — вот в чём вопрос?
Додумать он не успел. Махно зашёлся в визгливом хохоте, хлопая себя короткопалыми ладонями по коленям. Ледяной тоже расплылся в нехорошей улыбочке, но воздержался от столь бурного выражения эмоций. У Курмина похолодело внутри.
— Говори что знаешь, — Писарь повернул голову к Махно, — хорош ржать, выкладывай…
— Ты чё, Стреляного не помнишь? — Махно хохотнул напоследок, и сразу замолк, ощерился, глядя на Михаила, демонстрируя плохие зубы и такие же намерения, — в натуре, не помнишь?!
— Стреляный, Стреляный… — Писарь от напряжения даже пошевелил ушами, вспоминая, — ладно, базлай по теме. Только — если что, спрашивать с тебя будут, въехал?
— Да не ссы, родной! — Махно снова закачался с носка на каблук, щерясь всё шире и шире, — по лету Каток трындел, когда откинулся, а ну тебя ж не было тогда, ты на югах с той маникюршей амуры накручивал…
— Короче! — бросил Писарь, хмуро поглядывая то на Махно, то на Курмина.
— А если короче — то перегнули Стреляного через шконарь со всем старанием, за прогибы перед кумом. Стукачком Стреляный оказался. Теперь очко у него, как тоннель на железной дороге, рот откроет — на другом конце свет видно. И не Сева он с тех пор, а Света. Света Стреляная, девушка хоть куда. А что главное — нет сейчас Светы в Бандитовке, чалиться Свете ещё девять месяцев. Так что, залётный, лепишь ты нам фуфло по всей морде, за что и огребёшь. Хотя тебе кто-то уже приложил, мозги наверное сдвинулись, раз ты сюда припёрся. Щас мы тебе их на место вернём, не бесплатно, конечно, мы ж не Красный Крест какой-нибудь… Карманы сам вывернешь, или помочь?
— Ребята, не надо… — обречённо попросил Курмин, понимая, что это так же бесполезно, как биться головой о бронзового Ильича на центральной площади, пытаясь таким образом приблизить наступление очередного парада планет, — я же вам ничего не сделал…
— И что теперь? — издевательски осклабился Махно, — может тебе ещё полный пакет удовольствий подогнать? Блондинку, вискарь, и лягушачьих ляжек в шоколадной глазури? Раз ты у нас такой пацифист, конкретно… Хоть и туфту нормальным пацана заряжаешь, нет чтобы сразу покаяться "я сам не местный, не бейте, дяденьки, засранца". Мы бы тебя может и пожалели. Раз некому за тебя мазу потянуть. Мы же не интеллигенция какая, мы всё понять можем. А сейчас уже понять не можем, увы, любезный — но вы лошара. А лошар мы не любим. Совсем. Еще хочешь что-нибудь вякнуть?
— Он сейчас оборотня на помощь звать будет, — гыгыкнул Ледяной, смотревший на Михаила, словно на боксёрскую грушу, прикидывая, как она закачается после его коронного удара, — реально, братва, сейчас прибежит оборотень, и всех нас если не съест, то поднадкусывает. Вот хохма-то будет…
Троица слаженно шагнула вперёд, Курмин попятился назад, рефлекторно вскинув руки вверх, защищаясь. Кто из троих ударил первым, Михаил не понял, но удар ногой в голень заставил опустить руки, и жёсткий кулак влетел в губы, наполняя рот солоноватым вкусом крови. Следующий удар, ногой в живот, бросил его на землю, и "бандитовские" размеренно заработали ногами, старательно, привычно охаживая свернувшегося в позу эмбриона Курмина, закрывающего голову руками. Без эмоций, без раздумий. Такая жизнь!
…пламя зажигалки лизало столовую ложку, в которой уже доходила до кондиции очередная доза наркоты. Худая, коротко стриженная темноволосая девушка лет двадцати, жадным, нетерпеливым взглядом следила за нехитрыми манипуляциями приятеля, уверенно доводящего дело до логического конца. Лицо девушки было в крупных каплях пота, временами она дрожала, словно от озноба.
Ломка.
У девушки была ломка. Парень выглядел чуть получше, но было понятно, что у него тоже скоро наступит та черта, за которой организм начинает с неимоверной силой требовать новой дозы зелья. Одноразовые шприцы были уже наготове, щепотка белой смерти уже почти растворилась в воде, обещая долгожданное избавление от мирских забот и телесных страданий. До следующей ломки… Парочка была наркоманами со стажем, девушка, правда — чуть поменьше, чем парень, но уже безнадёжно глубоко завязла в трясине наркозависимости, чтобы суметь справиться со своим пороком без сторонней помощи.
Заброшенный частный дом на краю города стал их пристанищем, где можно было спокойно кайфовать после добычи очередной дозы. Деньги на неё брались разнообразными способами, но всегда теми, которые напрямую порицаются Уголовным Кодексом РФ. Заниматься этим они стали не так давно, и в поле зрения милиции ещё не попали, хотя это был всего лишь вопрос времени. В основном кражи, но сегодня, прямо около банка они распотрошили жирного бобра, сумев вовремя унести ноги. Бобёр остался лежать на мокрой от октябрьского дождя, фигурной тротуарной плитке возле банка с пробитой головой, не подавая признаков жизни. Случайного прохожего, бросившегося на помощь жертве ограбления, тоже приласкали помещённой в полиэтиленовый пакет короткой битой, и слиняли. В выбитые окна старого дома залетали капли занудной мелкой мороси, но парочка этого практически не замечала. Они более-менее обустроили одну из комнат, где и проводили большую часть своего времени. От ломки до ломки. Остальное их не интересовало. Родители просто выгнали их из дома, когда оттуда стали исчезать дорогие вещи, и любимые дети начали появляться в родных стенах, демонстрируя всё чаще и чаще неадекватное поведение людей, плотно подсевших на иглу. Они не загадывали, сколько ещё им отмерено на этом свете, ни к чему не стремились. Просто жили, как могли.
