Ага! Грифоны мнят себя существами аристократического происхождения, похваляются древностью своего рода и, в отличие от гарпий, славятся аккуратностью и чистоплотностью. И самцы, и самки часами чистят перышки, вылизывают мех и полируют когти. Подобно птицам рок едят они только свежатину и никогда не прикасаются к падали. Не было случая, чтобы грифон отравился пищей или подцепил заразу. Оно и понятно, будучи умелыми охотниками, эти хищники могут позволить себе выбирать в качестве добычи только здоровых особей.

Я испустил громкий, жалобный стон. Приближавшаяся грифоница остановилась, склонив набок птичью голову. Она не спешила, понимая, что мне не удрать, и хотела присмотреться к добыче. Грифоны плотоядны, но не кровожадны и убивают лишь тех, кого собираются съесть. В отличие от драконов, они не лезут в драку ради драки, но если уж убивают, то быстро, четко и умело. Жертва дракона, как правило, превращается в кровавое месиво, тогда как добыча грифона и вскрикнуть не всегда успевает.

— О-о-о! — истошно завопил я. — О, какой ужас! Как я страдаю! Если б я только знала, что эти ягоды ядовиты!

Ушей у грифонов вроде бы нет, но слышат они превосходно. Стоило мне упомянуть про яд, как хищница насторожилась.

— Такие красивые, такие сочные ягоды, — кричал я, — и надо же, оказались пурпурными гнилушками! Теперь меня распирает пурпурный гной. Убей меня, добрая грифоница, убей скорее, пока я не лопнула!

Я качнулся вперед, и грифоница попятилась — но не далеко. Своим глазам она доверяла больше, чем чужим словам, а с виду я вовсе не походил на больно... на больную. Тело, в котором я сейчас пребывал, выглядело более чем привлекательным — на любой вкус. Будь у меня время, я непременно вымазался бы гадким соком детской зеленки, чтобы выглядеть отталкивающе, как зомби. Увы, любая идея хороша, лишь если ее удается воплотить в жизнь своевременно.

Однако отчаяние стимулирует работу мысли.

— Ты не поверишь, — воскликнул я, — но на самом деле перед тобой мужчина! Да-да, мужчина! Я выгляжу так ужасно, потому что вся моя плоть разложилась и гной рвется наружу. Посмотри, — я приподнял на ладони прекрасную грудь Панихиды, — ты только посмотри, во что превратились мои грудные мышцы!

Грифоница отступила еще на шаг. Я снова шагнул к ней:

— Умоляю, разорви меня, выпусти гной! У меня нет больше сил терпеть!

Я сделал вид, будто пытаюсь разорвать грудь руками.

Грифоница развернулась, распростерла крылья и улетела. Возможно, она не совсем мне поверила, но решила не испытывать судьбу.

Я с облегчением вздохнул — хитрость удалась. Возможно потому, что это была не совсем женская хитрость, — настоящая женщина едва ли стала бы говорить о себе подобные вещи. Наверное, и грифонице пришло в голову то же самое. Интересно, как Панихиде удалось прожить так долго в уединенной лесной хижине? Угроза броситься в... — куда там она грозилась сигануть? — могла подействовать на Иня с Яном, но не на хищных зверей. Впрочем, у нее в запасе наверняка имелись и другие уловки. Теперь я лучше понимал, почему она прибегла к яду, — как еще отделаться от незваного гостя, ежели нет сил вытолкать его взашей?

Она называла себя лгуньей — и на самом деле была таковой, — но что остается существу, неспособному постоять за себя в честном бою? Понимая это, я мог понять, почему она готова на всяческие ухищрения, лишь бы не возвращаться в замок и не выходить замуж за волшебника, которого интересует только корона. Будь я на ее месте — хм, кажется, именно на нем я и нахожусь, — мне, наверное, больше понравилось бы иметь дело с мужчиной, которого привлекает мое... ее тело. Во всяком случае это было бы честнее.

Однако сейчас меня заботило другое, я поспешил к собственному телу. Прошло более двух часов, за это время могло случиться все что угодно.

К счастью, ничего страшного не произошло. Пука собрал мои останки на большом зеленом листе, причем на этот раз ухитрился не перемешать их с грязью.

— От меча удалось отделаться, — сказал я, — но есть и другая проблема. Я нахожусь в чужом теле.

Пука понимающе кивнул.

К тому же это тело мало на что годится. Ну... не совсем так, но варвару-воителю оно не подходит. И вообще, я предпочитаю свое.

Конь-призрак снова кивнул, выражая полное согласие. В отличие от меня или, скажем, грифонов он никогда не находил тело Панихиды привлекательным ни с какой точки зрения.

— Разумеется, — продолжил я, — могло быть и хуже. Окажись ты ближе, мы обменялись бы личностями с тобой.

Пука фыркнул.

Я рассмеялся и склонился над собственным телом, которое уже начало исцеляться. Пук подкатил голову к шее и руки к плечам, они приросли, и часть вытекшей крови втекла обратно. Глаза больше не пялились в небо, веки были опущены, как во сне. Еще несколько часов, и тело будет в полном порядке — обезглавливание не так уж страшно, главное при этом не потерять голову.

Пожалуй, лишь сейчас, глядя со стороны, я смог по-настоящему оценить свой талант. Изнутри все воспринимается по-другому. Однако день клонился к вечеру, и стоило подумать о безопасном убежище на ночь...

— Дружище, здесь водятся грифоны, а в ночи могут появиться и твари похуже. Будь я самим собой, мы бы с ними сладили, но в этом обличье... — Я посмотрел на нежные, слабые руки и стройные щиколотки. Тело Панихиды выглядело превосходно, но я решительно предпочел бы смотреть на него со стороны.

Пук кивнул в третий раз. Он явно чуял присутствие хищников.

— Так вот, в нынешнем состоянии мы для тебя только обуза. Один ты наверняка выживешь, а с нами вряд ли. Не лучше ли тебе пойти своей дорогой?

Пука негодующе ударил копытом. Я понял, что верный друг не покинет меня в беде и, к собственному удивлению, чуть не расплакался. Впрочем, чему тут удивляться — для тела Панихиды это была естественная реакция. Сумев сдержать слезы, я девичьей рукой обнял его за шею. Пука перенес это стоически.

— До поры до времени мне придется заботиться об обоих телах, — сказал я. — Где бы укрыться? Может, на дерево залезть?

Но достаточно было взглянуть на мои тонкие руки и на валявшееся на земле могучее мужское тело, чтобы понять: этакого громилу женщине на дерево не втащить. И почему варвары такие здоровенные?

Я с тоской посмотрел на свой меч, сознавая, что он слишком тяжел для женской руки, и разразился бранью. Крепкие словечки казались неуместными на нежных губах. Будучи лгуньей и отравительницей, Панихида не была замечена в сквернословии. От отчаяния я вцепился в свои, точнее, в ее черные волосы и едва не вырвал клок. Что делать?

И тут — уже во второй раз за день — взгляд мой упал на дупло мертвого дерева.

— Пожалуй, — сказал я, — стоит затащить туда свое тело и залезть самому. Ежели ты останешься на страже снаружи, нам, возможно, удастся пережить ночь. Ну а к утру мое тело малость оправится, так что станет полегче.

Пука кивнул в знак согласия. Я подхватил свое тело подмышки и потянул — с весьма плачевным результатом. Пришлось напомнить себе, что Панихида сумела отволочь то же самое тело к люку, чтобы сбросить... неважно куда, главное, что у нее хватило на это сил. И пребывала она при этом в том самом теле, которое нынче досталось мне. Я поднатужился, и дело, то есть тело сдвинулось с места. Задыхаясь и обливаясь потом, я подтащил собственные останки к дереву, заглянул в дупло и увидел нечто не замеченное раньше — там была лестница. Вниз, во тьму подземелья, вели ступени. Это и впрямь было не дупло, а вход в...

Куда? — задумался я. Наличие ступеней означало присутствие людей или каких-то человекоподобных существ. Но человекоподобные существа, обитающие под землей, могут оказаться опасными. Стоит ли спускаться вниз?

Тем временем Пука настороженно нюхал воздух и поводил ушами, ловя каждый звук, недоступный моему восприятию. Не знаю, кто создал человека, но этот малый явно дал маху с ушами — у людей они с виду не так хороши, как у большинства живых существ, и толку от них гораздо меньше. Скажем, Пуковы уши бесспорно превосходили мои во всех отношениях.