– Эй, скажите же это слово! – крикнула Марианна. – Скажите, и покончим с этим, и никакая человеческая сила не заставит меня следовать за вами. Таких подлецов я еще не встречала. Пусть меня убьют! Я ненавижу вас...

– Замолчи! – грубо оборвал ее Язон. – Я уже говорил тебе, что это мужское дело. А вы знайте, что есть третий выход: мы будем драться здесь и сейчас же. Вы слишком быстро забыли, как вы исчезли из Парижа буквально через несколько часов после вызова на дуэль, и я имею полное право считать вас трусом.

– Когда царь приказывает, я повинуюсь. Я прежде всего солдат. Я должен был уехать, и я жалел об этом, но повторяю: дуэль состоится сегодня же вечером...

– Нет! Я сказал, что сейчас же. Черт возьми, граф Чернышов, нелегко заставить вас взять шпагу в руки! Но, может, теперь!..

И быстрым движением Язон дважды ударил русского по лицу.

– Итак? – осведомился он почти любезно. – Мы будем драться?

Показалось, что графу стало дурно. Его лицо над темно-зеленым мундиром приняло восковой оттенок, ноздри сжались, он с трудом дышал.

– Да! – сказал он, не разжимая зубов. – Я только отдам приказ, чтобы убрать этот затор, и буду к вашим услугам.

Минуту спустя, под гром радостных криков, сотня продолжила свой путь. Осталось только с десяток казаков во главе с безбородым есаулом. Чернышов обернулся, без сомнения, чтобы попрощаться с попом, но тот, видимо, шокированный сильными выражениями или же из-за странного обращения его соотечественника с чужестранкой, ушел в монастырь, закрыв за собой дверь. Граф с ожесточением пожал плечами и пробормотал что-то сквозь зубы. Затем, обращаясь к своему сопернику:

– Идем! – бросил он. – В нескольких шагах по этой улочке есть маленькая площадь между стеной монастыря и садами. Отличное место для предстоящего занятия! А князь Аксаков охотно позаботится о мадам, – добавил он, указывая на юного есаула, который, на мгновение утратив свой воинский гонор, любезно предложил руку ни живой ни мертвой Марианне.

– Прошу вас, сударыня, – сказал он без малейшего акцента, кланяясь с неожиданным изяществом, вызвавшим взрыв смеха у Чернышова.

– Вы можете говорить Светлейшее Сиятельство! Эта милая дама имеет такое право, дорогой Борис, – съязвил он.

Затем, указав на Шанкалу, по-прежнему присутствующую и по-прежнему безмолвную:

– А это кто такая, что следует за вами, как собака на привязи? – спросил он.

– Горничная княгини, – сказал Язон, прежде чем Марианна успела раскрыть рот.

– Она больше похожа на бродяжку, чем на приличную камеристку, но у вас всегда были довольно странные вкусы, дорогая Марианна. Ну, хорошо, я думаю, что теперь мы можем идти...

За обоими противниками следовала об руку с юным офицером Марианна, чувствовавшая, что на каждом шагу умирает, и отчаянно пытавшаяся найти средство помешать этой дуэли, которая могла вылиться только в драму, ибо, если Язону удастся спасти свою жизнь, сразив русского, кто может сказать, что сделают с ним разъяренные от потери командира казаки? В настоящий момент они окружили их со всех сторон, что, кстати, оказалось необходимым, чтобы пробиться сквозь вновь сгрудившуюся вооруженную толпу.

Нo через несколько десятков метров они и в самом деле оказались на тенистой площади, такой пустой и тихой, словно уже наступила глубокая ночь. Она казалась, с ее слепыми стенами, обителью мертвой планеты, на пороге которой удивительным образом глохли шумы близкой набережной. Над золоченой решеткой парка гигантский клен распростер длинные ветви с грузом листвы, чья яркая зелень смешивалась с пушистой серебристостью ее изнанки. Место было довольно ровное.

– А тут неплохо... – сказал Язон. – Я надеюсь, что вы захотите увеличить список ваших... благодеяний, дав мне оружие?

Но есаул уже отцепил от шелкового темляка свою саблю и бросил ему. Язон поймал ее на лету, вытащил из ножен и, проверив большим пальцем остроту, на мгновение поиграл сверкающим в лучах заката клинком.

Тем временем Чернышов снял плащ и мундир и бросил их одному из своих людей. Затем, после легкого колебания, стянул и тонкую батистовую рубашку. С холодной улыбкой Язон сделал то же самое со своей блузой.

По пояс обнаженные, мужчины казались примерно равными по силе, но их вид подтверждал принадлежность к разным расам, насколько рыжие волосы и белый торс одного отличались от продубленного морским ветром тела другого. Затем, даже не взглянув на женщину, из-за которой собирались драться, они расположились лицом к лицу под кленом, где тень была более густой и солнце не могло помешать никому.

Чернышов, также проверив остроту сабли, с ехидной улыбкой приветствовал противника.

– Я сожалею, что не смог предложить вам другое оружие. Возможно, это не подходит?

Язон послал ему улыбку изголодавшегося волка.

– Ваша заботливость трогает меня, но не беспокойтесь, я быстро привыкну к этому оружию. Абордажная сабля гораздо тяжелей.

И, рассекая воздух клинком, он с иронией отсалютовал врагу, который, глянув на смертельно бледную молодую женщину, вцепившуюся в руку его подначального, пробормотал:

– А вы не желаете попрощаться с княгиней? Сомнительно, чтобы мы оба вышли живыми из этой схватки...

– Нет, потому что я надеюсь еще пожить. Но все-таки хочу обратиться к вам, пока мы не скрестили оружие: если я умру, вы даете честное слово, что оставите ее на свободе? Я желал бы, чтобы ее отвели поближе к французским линиям. Она сможет, без сомнения, найти там покровительство человека, с которым вы дрались той ночью в саду!

Ужасная боль пронзила сердце Марианны. Тон Язона не оставлял сомнений в том, что он испытывает к ней в эту минуту: пробужденная ревность повлекла за собою недоверие и презрение. И еще ее испугало, что отвращение заставит его искать смерть.

– Это неправда. Клянусь тебе честью отца, памятью матери, что генерал Фурнье, ибо это о нем идет речь, был для меня только другом, пришедшим мне на помощь, когда я в ней так нуждалась. Он возлюбленный моей лучшей подруги, Фортюнэ Гамелен, и на этом основании он защитил меня. В тот вечер он пришел поблагодарить меня за то, что я добилась его восстановления в армии. Пусть я умру на месте, если это не чистая правда! Что касается этого дьявола, которому он позволил убежать, когда прибыли жандармы, он, конечно, не заслужил такой рыцарский поступок, ибо бедняга Фурнье покинул дом в ту ночь между двумя жандармами. Вы посмеете опровергнуть это, Чернышов?

– Не рискну, так как после того я там больше не был. Но, возможно, вы и правы. Собственно... появление жандармов и вынудило меня бежать.

– Ах, все-таки так...

Неописуемое облегчение внезапно лишило Марианну сил. Она вынуждена была присесть на каменную кладку, оправлявшую колья решетки, в глубине души благодаря Бога, что русский заколебался, может быть, перед лицом смерти взять на себя груз повторной лжи.

Язон бросил на нее быстрый взгляд и улыбнулся, блеснув зубами среди диких зарослей бороды.

– Мы обсудим это позже. Защищайтесь, сударь.

В то время как поддерживаемая Аксаковым Марианна приступила к длинной молитве, бой начался с неистовством, показавшим точную меру взаимной ненависти врагов. Чернышев дрался торопливо, сжав губы, с написанной на лице яростью. Он нападал непрерывно, и изогнутое лезвие его сабли со свистом рассекало воздух, словно он косил невидимое небесное поле.

Язон довольствовался отражением ударов, но не отступал ни на шаг. Несмотря на его самоуверенные слова, ему потребовалось время, чтобы привыкнуть к этому чуждому оружию, более легкому, чем абордажная сабля, но лишенному гарды. Кроме того, он изучал манеру противника. С прикованными к земле ногами и неподвижным торсом, он напоминал одного из многоруких индийских идолов, так плясала сабля вокруг него.

Тем не менее, когда Чернышов атаковал его в новом приступе ярости, он отступил назад и споткнулся о камень. Марианна хрипло вскрикнула, а русский, используя возможность, нанес прямой удар, который пронзил бы американца насквозь, если бы, стремительно оправившись, он не парировал его. Сабля скользнула по его телу, слегка оцарапав, и на коже выступило несколько капель крови.