– Эта женщина! – глухо прорычал он. – Теперь я знаю, кто она! Я вспомнил, где видел ее в последний раз. Господин герцог, раз вы являетесь здесь хозяином, знайте, что эта женщина воровка, чудовище, заклейменное рукой палача. Когда я в последний раз видел ее, она извивалась в руках его подручных, в то время как Сансон прижимал к ее телу раскаленное железо! Это было на ступенях Дворца Правосудия в Париже, в 1786 году, и я могу сказать...

– Замолчите! – резко оборвал его кардинал. – Никто здесь не требует от вас разоблачений! Я Готье де Шазей, кардинал Сан-Лоренцо, крестный отец вашей опекаемой. Богу было угодно, чтобы я оказался тут в нужный момент и расставил все по своим местам. Теперь все выяснилось, и мы больше не желаем слышать об этом... Сударыня, – добавил он, обращаясь к графине, которую появление Жоливаля привело в ужас, – вы можете вернуться к себе. Полковник Иванов ждет вас. В течение часа он получит инструкции, а вам остается упаковать свой багаж... но если вы действительно хотите жить тихо и мирно, постарайтесь не доходить до подобных... ребячеств. Вам выделят средства на жизнь...

– Я обещаю, Ваше Преосвященство... Простите меня!..

Она с робостью приблизилась к нему и, с трудом став на колени, с умоляющим видом склонила голову. Он торопливо осенил крестным знамением ее фиолетовый султан, затем протянул к ее губам руку, где можно было увидеть только гладкое золотое кольцо.

Мадам де Гаше молча встала и, не оборачиваясь, покинула комнату.

– Она даже не извинилась передо мною, – заметила Марианна, провожавшая глазами ее уход. – Я полагаю, что это было бы естественно после того, что я вынесла...

– Бесполезно требовать от нее этого, – ответил кардинал. – Она из тех подлых душ, которые хранят злобу к жертвам их грязных дел с вытекающими из этого последствиями...

Губернатор покинул наконец свое укрытие за столом, откуда он наблюдал за этой сценой, и подошел к Марианне.

– Это я, сударыня, принесу вам извинения. Тем более что вы пострадали от рук моих подчиненных. Что могу я предложить вам в виде компенсации? Когда мы встретились вчера вечером около порта, вы, казалось, желали встречи с губернатором. Значит, вы собираетесь просить его о чем-нибудь?

Прилив радости внезапно заставил порозоветь бледные щеки молодой женщины. Не принесет ли ее мучительное приключение гораздо быстрей и проще освобождение Язона и его корабля? В этом не было ничего невозможного, раз губернатор сам заговорил о компенсации.

– Господин герцог, – сказала она тихо, – я немного стесняюсь просить вас об одолжении, ибо помню, что обязана жизнью милейшему господину Септиманию... Но вы сказали правду: я предприняла вояж из Константинополя, чтобы добиться от вас одной милости. Я боюсь только, чтобы это не внушило вам некоторое недоверие...

Ришелье рассмеялся так тепло и сердечно, что тягостная атмосфера, вызванная разоблачением графини де Гаше, рассеялась.

– Признаюсь в этом, однако ручательство кардинала из тех, что надо соглашаться, не возражая. Что касается имени Септиманий, то это одна из многочисленных смешных кличек, которыми обмениваются дети в некоторых семьях. Мне нравится ее употреблять. Но прошу вас, говорите...

– Хорошо. Американский бриг «Волшебница моря» был захвачен русским флотом в минувшем марте, насколько мне известно, и приведен в этот порт. Я хотела бы узнать, какова судьба его и его экипажа, и, если возможно, добиться их освобождения. Капитан Бофор один из моих лучших друзей...

– Я в этом ничуть не сомневаюсь... Вы, сударыня, подвергли себя большому риску, отправившись на поиски в эту страну... Повезло же этому Бофору!

Его взгляд, наполнившийся внезапной грустью, задержался на этой обаятельной женщине, такой юной, такой трогательной в слишком большом для нее плаще, скрывавшем фигуру, чье совершенство легко угадывалось. Ее бледное лицо носило следы усталости и страдания, но большие глаза яркой зелени сверкали, как изумрудные звезды, когда она произнесла имя американца. Теперь она сложила руки в красивом молитвенном жесте.

– Сжальтесь, Ваше Превосходительство... скажите, что с ним произошло.

Зеленые глаза засверкали еще сильней, и Ришелье понял, что слезы недалеко. Тем не менее его лицо странно замкнулось.

– Корабль и люди здесь. Но сейчас больше не спрашивайте меня, потому что я не могу уделить вам времени: меня требуют другие дела, неприятные, но настоятельные. Тем не менее, если вы не откажете в любезности поужинать со мной завтра, я постараюсь сообщить более подробные новости.

– Монсеньор...

– Нет, нет! Ни слова больше! Вас отвезет к Дюкру карета с эскортом... и всеми почестями, соответствующими вашему рангу. А завтра вечером мы поговорим... Здесь не место для этого...

Добавить было нечего. Полуудивленная, полуразочарованная этим внезапным отступлением, больше похожим на увертку, Марианна, чувствуя слабость в ногах, с грехом пополам сделала реверанс. Теперь у нее было только одно желание: забыть – сначала в хорошей ванне, затем в своей постели – пережитый сегодня адский день. Она даже не протестовала, когда Ришелье сказал ей, что забирает кардинала с собой. Было видно, что губернатор сгорал от желания задать некоторые вопросы, касающиеся, безусловно, странной женщины, которую тот так неожиданно укротил.

Эти вопросы тоже вызывали у Марианны раздражающий зуд любопытства, но Жоливаль, едва расположившись в карете, заснул так крепко, что потребовалось немало времени, чтобы вынести его, поднять в комнату и уложить в постель, а он и глаз не открыл. Все это время Марианна сгорала от любопытства, впрочем, вполне естественного, возбужденного как кардиналом Сан-Лоренцо, так и странной мадам де Гаше.

Нельзя не признать, что ее крестный – решительно выдающаяся личность. Он казался наделенным необычайными полномочиями, и его жизнь проходила по самым непонятным и таинственным путям. На протяжении всех лет детства и отрочества Марианны перед нею вырисовывался образ героя романа, служителя Бога, преданного тайного агента на двойной службе папе и французским принцам в изгнании. В Париже, во время празднования свадьбы Наполеона с дочерью австрийского императора, она встретила его в пурпурной мантии князя церкви, но церкви бунтующей, открыто выступавшей против Императора. Тогда ему пришлось бежать ночью, чтобы избавиться от жандармов Савари. Что, впрочем, не помешало кардиналу связать ее, Марианну, союзом с таинственным князем, которого никто никогда не видел и только рука которого, да и то в перчатке, показалась во время свадебной церемонии в старой часовне.

И теперь он здесь, в Одессе, все еще занятый секретными делами, облеченный загадочной властью, которая подчинила невзрачному священнику с голубыми глазами могущественного повелителя отдаленной чужой земли. В каком сане он теперь состоял? Какое неслыханное звание получил, что ни одно его слово не подлежало сомнению? Только что, когда Ришелье увидел золотой перстень на руке кардинала, он прошептал странное слово, необычное в отношении священнослужителя: «Генерал...» Какой тайной армией мог командовать кардинал де Шазей? Это должна быть очень могущественная армия, даже если она действовала тайком, ибо Марианна вспомнила, с какой легкостью бывший аббат, бедный, как Иов, заплатил крупную сумму, которую требовал шантажировавший ее Франсис Кранмер, ее первый муж...

Устав от таких мыслей, Марианна отложила на потом поиски ответов на эти вопросы. Ей прежде всего надо отдохнуть и быть свежей и подготовленной завтра вечером, когда ей придется выяснить дело Язона у губернатора. Дело, которое, может быть, будет трудным, потому что любезность Ришелье заметно поубавилась, когда Марианна осмелилась изложить свою просьбу. Но из нескольких оброненных слов она обрела по меньшей мере уверенность, что Язон действительно находится в этом городе и что она скоро увидит его.

Успокоив таким образом душу, она с удовлетворением приняла трогательные излияния и запоздалые сожаления мэтра Дюкру по поводу той роли, которую ему пришлось сыграть в «этом злополучном инциденте». Но она ощутила подлинную радость, попав в свою комнату, где благодаря заботам горничной все было восстановлено в первоначальном порядке.