— как начинали свои беседы?
— как находили первых собеседников и учеников?
(Исключение, о котором, кстати, мы не можем узнать из современных изданий житий апостолов, — это эпизод из «Деяний Марка»:
Апостол Марк, идя по Александрии, разорвал свой башмак и зашел к первому встретившемуся башмачнику починить его. Во время починки башмачник Анниан уколол себе палец и при этом невольно воскликнул: «единый Боже!», что и послужило для апостола удобным поводом начать проповедь. Естественность происшествия располагает к мысли, что мы стоим на почве живого исторического воспоминания. Этот «единый Боже» и был первым преемником евангелиста на александрийской кафедре.
Аналогичная миссионерская практика была и у преп. Макария Алтайского: он советовал миссионерское действие начинать в бане... Мол, придет к миссионерскому стану семья кочевников, и надо будет их отогреть, накормить, а потом отвести в баню. Батюшка — с мужчинами и мальчиками, матушка — с женщинами и девочками. Матушка будет учить туземцев мыться и мыть детей, будет сама умывать им ноги — и «при этом случае или старица, или младшая мать воскликнет: Эй Кутай! (О Боже!), и таким образом будет принят этот первый урок оглашения в бане».
А в 90-х годах XX века в Донецке кришнаиты отправились на микроавтобусе в миссионерскую поездку. Естественно, по дороге они дружно пели свою мантру: «Хари, Кришна, хари, Рама!» Увлеклись так, что автобус на повороте занесло, и он стал опрокидываться... И вот тут все кришнаиты дружно и отнюдь не на санскрите воскликнули: «Господи, помилуй!»
Эта черта религиозности давно была подмечена христианскими апологетами. («Не спрашивай имени Бога: Бог — Его имя. Убери лишние имена — и ты узришь Его славу».)
— как адаптировали свое свидетельство к образу местной жизни?
— какие аргументы они использовали?
— как различали особенности религиозные и национальные?
— где проходила у них граница терпимого и полемического отношения к иным национальным традициям?
Византийские жития апостолов ничего не говорят ни об их аргументах, ни о проблеме культурного конфликта. Миссионерство для авторов и читателей житий — Божье чудо, а не человеческий труд. Истинный субъект миссии — Сам Христос, Который просто действует через своих апостолов.
Апокрифично-житийные апостолы идут по миру в окружении чудес. Любое их слово сразу достигает успеха или ведет к физической гибели упорствующих. «Множество чудес совершалось ими тогда силой Духа Божия, так что после первой же проповеди все до единого человека с готовностью воспринимали душой своей веру в Создателя всего мира» (Евсевий. Церковная история, 1,37).
Об апостоле Андрее повествовалось, что в черноморском Синопе, «городе людоедов», он приказал статуе извергать из себя морскую воду. «И убивала вода их скот и их детей». Когда же эта вода затопила весь город, каннибалы закричали: «Веруем в тебя, бог чужого человека!»
Кроме того, апокрифы, на основе которых и составлялись позднее церковные жития, были написаны в еретической — гностической — среде. Потому даже те проповеди, что влагаются в уста апостолов, зачастую бывают далеки от Православия, а сами апостолы главным в своей проповеди считают якобы возвещение безбрачия, за что и страдают (так, ап. Андрей был убит после того, как Максимилла, новокрещеная жена проконсула Егеата, стала уклоняться от супруга, вместо себя подсылая в его спальню свою служанку).
Причем, по мнению некоторых византийских писателей, апостолы и сами не понимали, что говорят на других языках («И самые слушатели давали им знать, что это — чудесный дар; потому что апостолы не понимали, что известное выражение было парфянское, но узнали это от слушателей» — блаж. Феофилакт Болгарский. Толкования на Деяния, 2).
Очевидно, что при таком понимании миссия принципиально нетехнологична. Научить ей нельзя. Ее плодам можно лишь дивиться. И значит, опять современный миссионер не сможет научиться у них искусству полемики и проповеди.
Вот очная ставка языческих философов, вступившихся уже в Константиново время за свою родную старину, и христианского епископа (св. Александр Константинопольский): «Когда философы сошлись и хотели было все разговаривать, епископ потребовал, чтобы они избрали одного, кого им угодно, и чтобы другие во время беседы хранили молчание. Этот один только что начал свою речь, Александр сказал ему: «Во имя Иисуса Христа повелеваю тебе не говорить», — и у человека вдруг связались уста; он замолк» (Созомен. Церковная история, 1,18).
Церковный хронист рад, что «человека, и притом философа, с такой легкостью лишили слова», и с удовольствием повествует об этом чуде. Но ведь это чудо замкнуло уста не только язычникам, но и христианскому проповеднику, ибо сделало ненужным его собственное слово, и в итоге мы не узнали, как могла бы в это уникальное время развернуться столь интересная дискуссия. Вот несомненный и успешный древний миссионер — св. Григорий Чудотворец (Тавматург, Неокесарийский). Когда около 245 года он пришел как епископ в свой город, в нем было только 17 христиан. К исходу его жизни в городе осталось лишь 17 язычников. Но есть удивительное противоречие в рассказах о нем. С одной стороны, подчеркивается его уникальное образование, полученное, в частности, у Оригена. Но при этом ни слова не сказано о том, как же он применял эти свои знания в проповедническом труде. «Особо славился он знамениями и чудесами, которые совершал во время своего епископства к великой славе церквей» (Иероним. О знаменитых мужах, 65). И всё. Ни одной проповеди св. Григория Чудотворца никто из писавших о нем не привел.
Если миссия — это чудо, и только чудо, то готовить миссионеров нельзя. О повторении чуда можно лишь молиться. Увы, уже в очень ранние времена в церковной среде стало торжествовать представление об апостольском труде как об уникальном чуде.
Да, апостольская пора чудесна. Но, кроме данного им от Бога, был еще и их собственный пот. И вот эту человеческую составляющую миссии можно изучать и до некоторой степени воспроизводить.
В каждом столетии появляется свой Кирилл, или Иннокентий, или Макарий. Потом рассказ об этих подвижниках проповеди становится частью семинарской программы. Были, мол, такие удивительные люди... Богатыри, не мы... Но как бы сделать появление таких людей частью обыденной жизни Церкви, а не редким чудом?
Есть иконы, явленные как чудо. Но наличие нерукотворных образов не означает же отсутствие центров по подготовке иконописцев и иконописных мастерских. А ведь можно было бы сказать: раз несколько раз Господь Сам являл Свой лик, то ни к чему человеческие потуги самостоятельно создавать образы Творца. Подождем, пока сами собой распишутся наши храмы и построятся иконостасы...
Есть и чудесные исцеления. Но это не значит, что можно пренебрегать медициной. «Дарование чудодейственных исцелений может Господь и ныне дать, кому восхощет. Но, желая сего даяния сверхъестественного, никаких обыкновенных способов, представляемых врачебною наукою, не принимать — не значит ли это искушать Господа? А с Богом всё хорошо — и чудо, и добродетель, идущая обыкновенным путем».
В жизни Церкви есть случаи чудесного насыщения. Но экономы монастырей и семинарий не только молятся о ниспослании пропитания братии, но и сами трудятся для достижения той же цели. А в семинариях еще и преподают основы приходской бухгалтерии.
Что по-настоящему нужно для повседневной жизни Церкви, она научается творить сама (пусть и с незримой Божией помощью).
Возникают обучающие центры, складываются традиции, и в итоге массово воспитываются звонари, уставщики, певцы, иконописцы, священники.
Даже курсы для будущих епископов появились в нашей церковной жизни (кандидаты в епископы направляются на учебу в Академию государственной службы при Президенте РФ: будущие епископы должны знать основы российского права, социологию и т. п. светские премудрости).
Хотя, конечно, и тут можно найти контрдовод из старых церковных преданий — мол, «одежда священника без рукавов, что обозначает непригодность иерея для человеческой деятельности и во время своего служения во всем зависит от одной только Божественной длани и он сам не привносит никакой человеческой инициативы» (Св. Николай Кавасила. Изъяснение священных одежд).
