– Я была бы счастлива встретиться со своим кузеном, – мягко произнесла она. – Могу ли я теперь его повидать?

– Сейчас это невозможно, – после едва заметной заминки обронил маркиз. – Сегодня утром он неважно себя чувствовал, но вы встретитесь с ним попозже… Пока же я сам хочу показать вам замок. Только позвольте мне ненадолго оставить вас.

Он подхватил горбуна под локоть, увлек к амбразуре окна и принялся что-то тихо говорить ему. Так тихо, что при всем желании Гортензия не могла уловить ни слова. Она было попыталась подойти, но тут появилась Годивелла с озабоченным видом и стаканом молока.

– Выпейте это, барышня! – повелительно сказала она. – Иначе вы останетесь с пустым желудком до самого полдника.

Гортензия послушно выпила молоко, примирившись с тем, что ничего более не узнает. Впрочем, короткое собеседование подошло к концу, и Фульк де Лозарг направился к ней, напоследок бросив через плечо:

– Если ничего не добьетесь, скажите Шапиу, чтобы устроил облаву со своими собаками. У него прекрасные ищейки.

Настал черед Гортензии сделать над собой усилие, чтобы не показать, сколь она возмущена. Пускать собак по следу сына – возможно ли такое? И с какой холодной небрежностью это было произнесено! Впечатление, произведенное его словами, было столь отвратительным, что девушка инстинктивно отшатнулась, когда дядя предложил ей руку.

Он заметил это движение, но, не угадав его причины, не стал на этом заострять внимание.

– Что с вами, племянница? – смеясь, осведомился он. – Я только хочу показать вам дом, с этих пор ставший и вашим, а не бросить вас в какую-нибудь подземную темницу. Не пора ли перестать принимать меня за монстра? Я хочу вам… только добра, поверьте, – с неожиданной мягкостью заключил он. – Охотно признаю: вчерашний вечер не должен был вас ободрить, но, кто знает, вдруг мы все же станем друзьями?

Изо всех сил она попыталась улыбнуться, но у нее это плохо получилось.

– Быть может, – прошептала она наконец. – Надо только дать мне время немного освоиться.

– У вас будет достаточно времени. Перед нами – целая жизнь.

В сопровождении маркиза Гортензия принялась обходить замок. Сначала ее мысли витали в иных сферах. Всем существом она напряженно прислушивалась к звукам за этими стенами, ожидая услышать лай собак, призывы о помощи, а может, крик боли или по меньшей мере страха. Но раздавался лишь спокойный голос хозяина замка… Вскоре девушка почувствовала, что этот голос обладает какой-то необъяснимой магической силой, от его чар было трудно освободиться, пока он говорил об этом доме, который любил…

Невзирая на свой преклонный возраст и дряхлость, замок тем не менее заслуживал внимания. Входивший в него возвращался в иные времена, минуя век Людовика XIV и Просвещения, изгоняя из памяти революцию и саму тень Наполеона, чтобы оказаться на закате Средневековья.

Когда его возводили, капитан стражи Фульк Лозарг смог защитить окрестные долины от англичан. Чтобы спасти доверенное ему достояние епископа, Фульк позволил врагу разграбить и разрушить почти до основания свой собственный замок, отстоявший от этого всего на одно лье, причем под руинами погибла вся семья капитана.

Награда была по мерке оказанной услуги. Неприступная крепость стала принадлежать герою, а имя старых владетелей кануло в небытие, уступив место его имени. Пятидесяти лет от роду Фульк де Лозарг решился восстановить свою династию, он женился на своей племяннице Алиэтте де Фавероль, бывшей моложе его на тридцать лет, но давно им любимой. И успел произвести на свет еще десяток детей.

– От племянницы? – оборвала повествование Гортензия, неприятно удивленная только что сказанным. – А мне казалось, что тогда Святая Церковь была весьма чувствительна ко всему, что касалось прямого родства?..

– Это уже не была церковь эпохи Капетингов, – заметил маркиз со снисходительной улыбкой. – И для нее не существовало неразрешимых дел, из которых мешок золотых или священный сосуд, украшенный драгоценными камнями, не помогали найти выход… Ко всему прочему, Алиэтта была племянницей его покойной супруги…

– И… она любила его, несмотря на такую разницу в возрасте?

Улыбка маркиза сделалась откровенно презрительной:

– В наших семействах никогда не было в обычае спрашивать мнения девиц, коль скоро заходила речь о браке. Понадобились несчастья и разор революции и того, что за нею последовало, чтобы женщины осмелились вести себя столь недостойно, чтобы потворствовать своим желаниям, а не чувству долга.

– Должна ли я воспринимать это как намек на поведение моей матери? – с вызовом спросила Гортензия, уже готовая к новой схватке.

– Вне всякого сомнения, – спокойно ответил он. – Тем не менее вы бы поступили опрометчиво, если бы сочли себя оскорбленной, ибо я только констатировал факт.

– Факт, отнюдь не бывший единственным в истории нашего рода. Моя мать никогда не упоминала о вас, маркиз, но она любила рассказывать о своих предках… и особенно об истории, касавшейся Франсуазы-Элизабет де Лозарг, которая во времена Людовика XIV бежала на острова Америки с тем, кого она любила и в браке с кем ей отказали.

В глазах Фулька заиграли искорки, разговор явно забавлял его.

– Она вам поведала об этом? А впрочем, почему бы и нет? Она должна была найти здесь некоторые аналогии, оправдывавшие ее поведение. Рискуя вызвать ваше неудовольствие, я бы добавил только, что тот случай имел одно отличие: шевалье де Вьолен был дворянин.

– А мой отец – нет. Зато он им стал благодаря собственному гению и храбрости. Именно так, как приобрели дворянство наши предки. Меж ними – лишь разница в шесть-семь веков. Сущая малость перед лицом вечности!

Как и накануне у порога замка, Гортензия и маркиз на мгновение замерли лицом к лицу, ее горящий взор погрузился в глаза цвета бледного неба. Лицо старого дворянина застыло, но, против ожиданий девушки, на нем не проступило никаких следов ярости. Казалось, он о чем-то серьезно размышлял, хотя его это явно забавляло. В конце концов он рассмеялся:

– Покончим на этом, любезная племянница! У вас тем меньше оснований счесть себя оскорбленной моими словами, что со вчерашнего дня я уже не столь истово ропщу по поводу безумного шага сестры… Не угодно ли вам вернуться к Алиэтте? Именно ради нее Фульк изменил внутреннее устройство замка. Эти стены, – и он указал на холл, – возведены после его женитьбы, в то время как сам замок на столетие древнее.

По существу, их предок решился разделить эту залу надвое широким коридором. В одной половине помещалась кухня, другая представляла собой большую трапезную, северная часть которой вдавалась под своды одной из башен. От гранитных плит, устилавших пол, до замковых камней свода все было выкрашено и покрыто цветными росписями. Вереница всадников гарцевала на плотных лошадях в великолепном убранстве. Поражая взор роскошью одежд, процессия растянулась по стенам, а своды потолка были обильно усыпаны цветами и птицами среди листвы, блестевшей зеленой и золотой глазурью. Эта кавалькада располагалась по обе стороны гигантского очага, пробитого прямо в толщине стены и окаймленного сверху простой каменной аркой.

Над очагом был изображен луг, усеянный мелкими цветами; в глубине виднелось пять очаровательных в своей безыскусной простоте деревьев с тонкими стволами и массивными круглыми кронами. А на переднем плане глазу представала пара: златокудрая молодая женщина в белом платье, в синем коротком меховом плаще, отделанном золотым шитьем, и с венком из роз на голове, подавала кубок разодетому кавалеру. Казалось, они избегали взглядов друг друга, но при этом оба сияли от переполнявших их чувств. Только белая лошадь имела чопорный вид и косила глазом, подняв переднюю ногу с величественностью прелата, протягивающего руку для поцелуя. Время заставило поблекнуть краски старой фрески, местами она потрескалась, но наивный живописный ансамбль сохранял очарование и жизнерадостность, так что, рассматривая его, Гортензия непроизвольно улыбнулась.