— Я узнала, что ты здесь, — сказала она, откидывая всяческие церемонии, — и сразу направилась сюда. Ты очень изменился, Каскет.

— А ты — нисколько, — отвечал Каскет. — Я сразу узнал тебя. Я думал о тебе.

— Ты был у отца? — спросила она. — Ах да, я же видела тебя. Он все такой же, правда?

— Какой? — осторожно спросил Каскет.

— Добрый, — воскликнула она. — Ты разве так не считаешь? Ты ведь любил его.

— Д-да, — промямлил Каскет. — Я и сейчас… некоторым образом…

— Вот видишь, — продолжала она, не слушая. — Но ты ведь не знаешь дворца. Пойдем, я покажу его тебе.

И она, взяв его за руку, как в детстве, повела за собой. Каскету она нравилась все больше и больше.

— У тебя есть жених? — спросил он как бы между прочим.

— Есть. Но он далеко, в какой-то стране с длинным-пре-длинным названием.

— А-а.

Они пришли в небольшую уютную залу, всю заставленную старинными вазами в рост человека, и долго разговаривали здесь, вспоминая детство.

Вечером Каскет зашел к дяде. Эртель курил кальян, но на этот раз вид его нельзя было назвать мечтательным.

— Тебя видели с моей дочерью. — Взгляд Эртеля показывал, что все лицемерие отброшено в сторону. — Не смей к ней прикасаться. У нее есть жених. Это очень влиятельный человек, сын герцога Мортании.

— Но она мне сестра, — возразил Каскет, не отведя глаз. — Мы очень мило вспомнили про наши детские шалости.

— Меня это не интересует, — перебил его Эртель. — Покажись ей еще — и я скормлю тебя отвратительным тварям, достаточное количество которых обитает в подземельях под моим дворцом.

Судя по всему, разговор о деньгах сегодня был бы неудачен, и Каскет поспешно ретировался.

Весь следующий день он бесцельно бродил по огромному дворцу, обнаруживая все новые потайные уголки, безуспешно приударил за какой-то служанкой, убежавшей от него с нестерпимым визгом, начал было играть в порко, но развил деревянным мячом окно и был вынужден прервать свое занятие. Потом он смотрел на далекое море и строил планы. Ночью спал плохо.

Он снова зашел в комнату Эртеля. Тот курил сиреневый с красноватым отливом кальян, в котором сипело. Он был настроен критически.

— Ты еще здесь? — встретил он Каскета. — Я думал, ты уже ушел.

— Я хотел попрощаться, — тактично произнес Каскет. — К тому же…

Кальян хрипло забулькал и заглушил его слова.

— Ты что-то сказал?

— Я сказал…

В кальяне забурчало так громко, что собственный желудок Каскета отозвался на это дружеским приветом.

— Извини. Я слушаю тебя.

Каскет открыл рот, чтобы снова заикнуться о деньгах, но кальян вновь засипел, и Каскет ушел раздосадованный.

Парило. Солнце закрыли белые ровные облака, на которые невозможно было смотреть, так ослепительно жгли сквозь них солнечные лучи. Не было ни дуновения ветерка со стороны моря. Во дворце душный зной окутал и террасы, проник в залы, невзирая на темные занавеси, воцарился в низких покоях и тесных кабинетах. Каскет, страдая от жары, маясь и проклиная себя за то, что забрел сюда, в это неприветливое место, лежал в своей комнате и пил прохладительные напитки. Но уйти из дворца уже не мог. Его здесь что-то держало, и он в глубине души не хотел распознавать, что именно приковало его к этому дворцу.

Ближе к вечеру он спустился в сад, который располагался внутри дворца, в кольце каменных стен. Дуряще сладко цвели серпентусы, ало горели шовереты, мягкие терпкие лилии-белокровки свесились над красноватыми дорожками. Где-то в глубинах сада, в темных дебрях лиан и скипулов, громко орали гаруды и попугаи, изредка глухо фукал черный феникс, клекотал грифон, и ему вторила ноготь-птица. Каскет остановился возле одной стены и увидел далеко вверху окно.

— Скучно, — сказал Каскет, внимательно прикидывая высоту. — Очень скучно, — повторил он.

Дождавшись наступления темноты, он, не тратя времени даром, отправился в сад. Стену увивал тернистый плющ. Каскет сначала не придал этому большого значения, но потом ему пришлось пожалеть об этом: плющ больно ранил его тело, пока он с кряхтением взбирался на стену.

Адальперг уже спала, и его появление напугало ее. Но он быстро успокоил ее, сказав несколько слов. Она увидела кровь на его одежде.

— Ты ранен? — воскликнула она. — Люди отца ранили тебя? Ты дрался, дрался за меня?

— Я укололся об плющ, — отвечал Каскет.

Девушка была горячая с постели, как и окружавшая их душная ночь. Они не сомкнули глаз до утра, занимаясь любовью с большим пылом.

— А-а! — заорал Эртель, вламываясь утром в комнату Адальперг. От этого крика Каскету стало нехорошо. С его дядей было еще человек двадцать, или это так Каскету показалось спросонья. Довольно неумело размахивая длинным мечом, Эртель начал гоняться за скачущим по всей комнате Каскетом, который под конец, боясь пораниться об острый клинок Эртеля, выскочил в окно. На полпути плющ предательски оборвался, и Каскет больно ушибся при падении. Здесь, в прекрасном благоухающем саду, его и взяли люди царя, крепко связав. Сверху неслись отчаянные крики Адальперг и рев Эртеля: видимо, происходило небольшое родительское внушение.

— Любимая! — воскликнул Каскет, Эртелю назло. — Я не забуду тебя и с края света приду, чтобы наши любящие сердца воссоединились!

— Я буду ждать, — донеслось сверху, заглушаемое нечленораздельными звуками, издаваемыми Эртелем. — Я буду вечно ждать!

Тяжелая дубинка стукнула Каскета по затылку, и ему стало не до Адальперг.

Он очнулся в подземелье. Возле него с факелом в руках стоял Эртель. Эртель ухмылялся.

— Никто не сможет упрекать меня в том, — сказал он, — что я не предупреждал тебя. Нет, я предостерегал тебя, но ты не внял моим советам, кои были продиктованы исключительно моей доброй волей и благорасположением.

— Но в каком, — заметил Каскет, — они были сделаны тоне?

— Тон — это вопрос вторичный. Главное — смысл, содержавшийся в моих увещеваниях.

— За тоном я не понял смысла, — возразил Каскет. — Но все равно я ценю твои советы, дядя, как ценил их и в детстве, когда прислу…

— Я для тебя «его величество», — сварливо перебил Эртель.

— Что же ценю в тебе я, Каскет, так это твой талант добытчика, если не сказать прямее и грубее. Ты мне достанешь одну вещь. Но ее трудно достать! — Эртель мерзко захихикал.

— От твоих слов, дядя Эртель, — сказал Каскет, ежась, — холодок пробирает меня. Ты меня знаешь, я человек робкий и неспособный на какой-либо отчаянно-смелый поступок.

— Заткнись! — очень тактично и вежливо оборвал его Эртель. — Ты пойдешь и достанешь мне мандрагору.

— Но мне надо подумать, — упавшим голосом проговорил Каскет.

— О да, — обаятельно улыбнулся Эртель. — Я подожду тут за углом. Надеюсь, тебе не помешают некоторые бродящие здесь в изобилии твари, которые, наверное, уже давно не ели и голодный блеск глаз коих я замечаю вон в тех темных проходах.

— Я согласен, — тотчас же согласился Каскет.

Угрюмого вида стражники приволокли его в курительную Эртеля. Тот как всегда дымил кальяном, золотым с бирюзовыми вкраплениями. Другой кальян, отделанный треугольными сапфирами, курил советник царя Вундт, человек-тапир с безобразной мордой и зелеными морщинистыми лапами, выглядывающими из тонких кружевных манжетов. Его Каскет ненавидел, пожалуй, сильнее, чем своего дядю.

— Надо отдать тебе должное, — произнес Эртель, когда Каскета расковали. — Адальперг тоскует по тебе. Но я запер ее в башне: так, может быть, она быстрее успокоится.

Эртель и Вундт внимательно следили за реакцией Каскета.

— Мерзавец! — пылко вскричал тот, потому что этого от него ждали. — Ты поплатишься за это!

— Все такой же дурак, — заметил Вундт. — В детстве дурак — и сейчас дурак. Дурак — и все!

— Сам ты дурак, — сказал ему Каскет. — Сволочь поганая. Вундт обиделся.

— Ты лучше подумай, — ехидно намекнул Эртель, — как ты собираешься выполнить свое обещание. Или ты не обещал ничего? А ну, поклянись!