Ссора продолжалась около часа. Пронзительные вопли маркизы заглушали голос короля, который тщетно пытался заставить ее замолчать. Но остановить мадам де Монтеспан, когда она бросалась на штурм, было невозможно. На Людовика XIV посыпался град упреков: он отвратительно обращается с ней, матерью его детей, он публично унижает ту, которая его так любила, он предпочел ей деревенщину, возникшую неизвестно откуда.

— Это ведь вы представили ее ко двору, — возразил король. — Вы повсюду расточали ей похвалы и теперь сами не знаете, чего хотите. Кроме того, герцогиня де Фонтанж ничуть не уступает вам в знатности, мадам!

— Это просто смехотворно! Ваша Скорай — обыкновенная выскочка, тогда как я — урожденная Мортемар! — надменно бросила она.

К несчастью для мадам де Монтеспан, терпение не входило в число добродетелей Людовика XIV. В свою очередь, он перешел в наступление, поставив маркизе в вину ее высокомерие, властный характер, жестокость… а также то, что у ее невестки герцогини де Вивонн, которую помянула в своих показаниях Вуазен, возникли серьезные неприятности с Огненной Палатой.

Слова короля заставили его неукротимую любовницу побледнеть от страха. После того как имя невестки было названо на допросах, она проводила дни и ночи в мучительных терзаниях, содрогаясь при мысли, что Вуазен проговорится, невзирая на переданное через тайных эмиссаров обещание спасти ее. Однако ярость маркизы возобладала над страхом. Пусть все погибнет, но она выскажется до конца и поставит на место этого несносного тирана. И, даже не соблаговолив понизить голоса, она бросила королю:

— Быть может, я действительно виновна в тех грехах, в которых вы меня обвиняете. Но, по крайней мере, от меня не воняет так, как от вас!

Людовик XIV смертельно побледнел. Повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты без единого слова; оставив Атенаис все еще взбешенной, но уже слегка испуганной. Она осмелилась сказать правду, и теперь ей предстояло узнать, насколько приходится дорого платить за подобную откровенность… Несомненно, это означало разрыв, но мадам де Монтеспан недаром принадлежала к потомкам гордых крестоносцев — она никогда не отказывалась от борьбы и теперь также поклялась не уступать.

Между тем в парижских тюрьмах и в казематах Огненной Палаты подозреваемых становилось все больше и больше.

Через несколько дней после ареста мадам Вигире и Мари Бос устроили очную ставку. Эти женщины были соперницами и ненавидели друг друга, их взаимная перепалка оказалась на руку главному следователю по Делу Отравителей — начальнику полиции Ла Рейни. Он узнал, например, что супруги высших чиновников парижского

Парламента — мадам Леферон и обворожительная мадам Дре — отравили своих мужей. Президент Леферон умер десять лет назад, доставив большое удовольствие жене, которая тут же вышла замуж за любовника, некоего г-на де Прада. Что касается мадам Дре, то она была безумно влюблена в красивого маркиза де Ришелье, но ей не удалось заставить его пойти к алтарю. Зато она отравила нескольких женщин, имевших несчастье ему понравиться.

6 мая Мари Бос и мадам Вигуре приговорили к сожжению заживо. Однако в день казни Вигуре скончалась, не вынеся предварительной пытки, и на костер взошла одна Мари Бос. А вот очаровательной мадам де Пулайон сильно повезло — она отделалась пожизненным изгнанием. Судьи не посмели обречь на казнь эту благородную даму, иначе им пришлось бы вынести такой же приговор мадам Леферон и мадам Дре, с которыми многие из них были связаны родственными или дружескими узами. Возмущенный до предела Ла Рейни так и не сумел добиться более сурового вердикта.

Вскоре был арестован Лесаж — сообщник и любовник Вуазен. Сидевшая под замком колдунья затрепетала. Лесажу было известно очень многое! Он участвовал во всех ее преступлениях и присутствовал почти на всех черных мессах, если он заговорит — она погибла… Между тем от мадам де Монтеспан, которая была обязана позаботиться о ней, приходили весьма скупые вести. Именно тогда Вуазен и назвала имя ее невестки мадам де Вивонн: это было своеобразным предупреждением. Результат не заставил себя ждать, и через несколько дней Вуазен получила в буханке хлеба записочку следующего содержания: «Помните, что спасет вас только молчание. Будьте терпеливы!»

Колдунья вздохнула с облегчением — о ней помнят! Но надежды хватило лишь на несколько недель, а затем тюремное безмолвие и ужас перед будущим вновь навалились на узницу. Вуазен поместили в башню Базиньер в Бастилии. День и ночь она кружила по своей камере, словно зверь в клетке. Декабрь 1679 года подходил к концу, но ничто не предвещало близкого освобождения! Почти каждый день ее водили на допрос к магистратам Огненной Палаты. Несмотря на всю свою самоуверенность, поразительное хладнокровие и умение держать себя в руках, Вуазен все хуже переносила эти допросы, этот зал в черной драпировке, на которой красные мантии судейских чиновников казались кровавыми пятнами, эти зловещие факелы… Ей было ясно, что скоро она не выдержит.

Однажды утром, когда тюремщик принес ей завтрак (весьма сытный, ибо самая знаменитая колдунья Парижа имела достаточно средств, чтобы хорошо питаться даже в тюрьме), Вуазен спросила:

— Так и нет ничего?

— Пока нет. Весточки для вас мне не передавали. Похоже, все остается без изменений.

Она знала, что этот человек получает деньги от маркизы. Его приставили к ней, чтобы он утешал ее, подбадривал, уговаривал потерпеть. Благодаря тайной поддержке бывшей фаворитки Вуазен занимала вполне пристойную камеру — ее не бросили в ужасный подземный каземат, где сама повседневная жизнь превращается в пытку. Она должна была верить и надеяться, что ее помнят, что ей не дадут умереть…

Однако ситуация значительно ухудшилась, когда арестовали Лесажа — ее сообщника и любовника. В надежде спастись Лесаж начал разоблачать всех… и свою возлюбленную в первую очередь. Он признавался в самых немыслимых злодеяниях с каким-то бахвальством и словно сожалея, что не может сказать больше. Тут было все: и черные мессы, и убитые младенцы, и отравления. Он обвинил маршала Люксембургского и маркиза де Фекийера. Он рассказал даже о том, что Вуазен несколько раз приезжала в Сен-Жермен, чтобы передать юной камеристке, мадемуазель Дезойе, порошки из шпанской мухи и бальзамы, возбуждающие чувственность. Вуазен с ужасом предвидела, что вскоре он назовет имя, о котором говорить было никак нельзя.

Очная ставка этих двух чудовищ оказалась жуткой. Они буквально рвали друг друга на части, поносили последними словами, каждый пытался свалить вину на другого… Это было ужасно! Вуазен не отличалась особой чувствительностью, но даже она с содроганием смотрела на человека, которого некогда любила. Чтобы он не совершил роковой ошибки, она передала ему через тюремщика записку: «Не называй известное тебе имя, иначе поплатишься жизнью…»

Лесаж понял и стал рассказывать о других, но вечером того же дня ответил любезностью на любезность, передав бывшей любовнице, что «ему обещали сохранить жизнь, если он скажет все, что знает». Он советовал Вуазен сделать то же самое, уверяя, что в худшем случае их обоих приговорят к изгнанию.

Всю ночь она провела в размышлениях и следующее утро с нетерпением ждала весточки из Версаля. Но ей опять ничего не передали…

«Что ж, — сказала себе колдунья, тщательно пережевывая хлеб, — сегодня я начну говорить. Назову всех, кого знаю, кроме нее… Но ее надо припугнуть! Пусть она поторопится: больше я не выдержу».

В тот день Вуазен призналась, что племянница Мазарини графиня де Суассрн, мадам дю Рур и виконтесса де Полиньяк пытались отравить Луизу де Лавальер. Ободренный этим примером Лесаж, в свою очередь, обвинил герцогиню Ангулемскую, герцогиню Буйонскую, принцессу де Тенгри, мадам де Витри… В показаниях двух мерзких отравителей фигурировали все знатнейшие роды Франции. Тогда Ла Рейни попросил аудиенцию у короля и отправился в Версаль вместе с другими магистратами Огненной Палаты.

— Сир, скандал разрастается. Он принял такие размеры, что для продолжения следствия нам необходимо разрешение вашего величества. Мы не знаем, как нам поступить.