Кто прав и к цели твердо идет, того
Ни гнев народа, правду забывшего,
Ни взор грозящего тирана
Ввек не откинут с пути[547]
17. Ничего не может быть справедливее этих слов, если отнести их к тем людям, кто не избегает ни пыток, ни даже смерти, лишь бы не изменить вере и истине, кто не боится ни тиранических предписаний, ни мечей наместников, лишь бы твердостью сердца отстоять истинную и подлинную свободу, в чем и заключается [настоящая] мудрость. 18. В самом деле, кто столь заносчив и столь надменен, что запретит мне поднимать к небу глаза? Кто заставит меня почитать то, что я не хочу, или не почитать того, что я хочу? 19. Что же со мной станет, если даже то, что исходит от моей воли, будет зависеть от чужого желания? Никто не принудит нас к этому, если у нас будет мужество презреть смерть и страдания. Если мы сохраняем такую твердость, то почему нас считают безумными, когда мы следуем тому, что славят философы? 20. Правильно все‑таки сказал Сенека, обличая непоследовательность людей: «Высшей добродетелью им кажется великий дух, а между тем они считают безумцем того, кто презирает смерть. В этом как раз и заключается высшая превратность».[548] 21. Но эти почитатели пустых религий считают все это безумием, ибо не ведают они истинного Бога. Эритрейская Сивилла называет их глухими и безумными,[549] ибо не слышат они и не ведают божественного, а страшатся и почитают глину, их же руками выделанную.
14. 1. То обстоятельство, что [язычники] считают тех, кто [поистине] мудры, безумцами, имеет серьезную причину, ибо не без оснований они заблуждаются. Нам следует это раскрыть со всем старанием, чтобы они, если это возможно, признали наконец свои заблуждения. 2. Справедливость по природе своей имеет некоторый вид безумия, что я могу подтвердить свидетельствами как божественными, так и человеческими. Но, пожалуй, ничего мы не добьемся в этом плане, если только не докажем на основании их же авторов того, что нельзя быть справедливым и, следовательно, истинно мудрым, чтобы не казаться глупцом.
3. Кто не знает, какова сила доводов Карнеада, философа школы академиков, каково его красноречие, каково остроумие, тот может узнать это из высказывания Цицерона или Луцилия, у которого Нептун, рассуждая о труднейшем вопросе, говорит, что он не сможет в нем разобраться, если Орк не отпустит к нему Карнеада. Будучи послан афинянами в Рим в качестве посла, Карнеад в присутствии Гальбы и Като — на Цензора, великих в то время ораторов, произнес пространную речь о справедливости.[550] 4. На следующий же день он опроверг свои положения противоположными утверждениями, и справедливость, которую днем раньше он столь прославлял, ниспроверг, и притом не доказательной речью философа, чьи убеждения должны быть прочными, а суждения отличаться постоянством, но как бы ораторским упражнением, при котором защищается как та, так и другая сторона. Обычно он поступал так, чтобы опровергать мнения других людей, отстаивающих любое положение. 5. Эту речь, в которой ниспровергалась справедливость, у Цицерона вспоминает Фурий, для того, я думаю, чтобы, поскольку он рассуждал о государстве, защитить и восславить справедливость, без которой государство обойтись не может. Карнеад же, чтобы опровергнуть Аристотеля и Платона, поборников справедливости, в той первой своей речи собрал все, что они говорили в защиту справедливости, чтобы можно было это [позднее] ниспровергать, как он и поступил. 6. Ибо легко было поколебать справедливость, не имевшую корней, поскольку не было тогда на земле никакой справедливости: если бы она существовала, то философы определили бы, что она собой представляет и какова она. 7. О, если бы столь многие и столь великие мужи имели бы столько же знания для защиты высшей добродетели, начало которой в религии, а итог в равенстве [in aequitate], сколько у них было красноречия и силы духа! Но те, кто не знает первого, не могут постичь и второго.
8. Я прежде хочу четко и кратко представить, в чем состоит справедливость, чтобы стало ясно, что философы не знали справедливости, [а значит] и не могли защищать то, чего они совершенно не ведали. 9. Хотя справедливость заключает в себе все добродетели, две из них все же являются важнейшими, поскольку не могут быть ни оторваны от нее, ни отделены. Это благочестие и равенство. Ибо верность, умеренность, честность, невинность, непорочность и прочие подобные им [добродетели] могут благодаря природе или наставлениям родителей оказаться и у тех людей, которые [вовсе] не ведают справедливости, как [это] постоянно и было. 10. Ведь древние римляне, которые обычно славились справедливостью, прославлялись все же именно этими добродетелями, которые, как я сказал, могут происходить от справедливости, а могут быть отделены от этого источника. 11. Благочестие же и равенство являются как бы венами ее, ибо справедливость питается из этих двух источников. Благочестие является головой ее, а равенство — ее силой и итогом. Благочестие — это не что иное, как познание Бога, как весьма точно определил [Гермес] Трисмегист, о чем мы говорили в другом месте.[551]12. Итак, если благочестие есть постижение Бога, а итог этого постижения в том, чтобы почитать Его, следовательно, тот не ведает справедливости, кто не держится религии [истинного] Бога. Ибо каким образом может знать справедливость тот, кто не знает, откуда она берет начало? 13. Платон, хотя и много говорил о едином Боге, Который, как он утверждал, сотворил мир, все же ничего не говорил о религии, ибо только проразумевал Бога, а не знал о Нем. Ведь если бы он сам или кто‑то другой захотел встать на защиту справедливости, то должен был бы отвергнуть религии [ложных] богов, поскольку они противны благочестию. 14. Сократ, поскольку попытался это сделать, был брошен в тюрьму, чем уже тогда показал, что случится с теми людьми, которые станут защищать истинную справедливость и служить единственному Богу. 15. Второй же [неотъемлемой] частью справедливости является равенство [aequitas]. При этом я говорю не о беспристрастии, какое бывает в хорошем суде, это качество само по себе похвально в справедливом человеке, но об уравнивании себя с другими людьми, что Цицерон и называл равенством [aequibilitatem].[552] 16. Ведь Бог, Который сотворил людей и вдохнул в них жизнь, хотел, чтобы все были равными, т. е. одинаковыми. Он и установил такое состояние жизни для всех: всех родил открытыми мудрости, обещал всем бессмертие; и никто не удален от Его небесных милостей. 17. Ибо как Он дал равным образом для всех весь Свой свет, как наделил всех водой, снабдил пищей, подарил сладчайший покой для сна, так всем Он даровал равенство и добродетель. Никто у Него не является рабом и никто не является господином [над другими]. Ибо если Он приходится всем Отцом, то все мы с равным правом являемся детьми Его.18. Нет у Бога бедных, кроме лишенных справедливости, нет богатых, кроме преисполненных добродетелей. Нет высокочтимых, кроме добрых и безвинных. Нет светлейших, кроме часто совершающих милосердные поступки. Нет совершеннейших,[553] кроме лишь тех, кто прошел все степени добродетели. 19. А потому ни римляне, ни греки не могли держаться справедливости, так как люди у них были разделены на многочисленные степени, от беднейших до самых богатых, от ничтожнейших до самых могущественных, от частных лиц до обладающих высочайшей властью царей. 20. Ибо где не все одинаковы, там нет равенства. Само же неравенство исключает справедливость, вся сила которой в том и состоит, чтобы сохранять равенство среди тех, кто родились для этой жизни, имея равную долю.
15.1. И вот когда эти два источника справедливости были извращены, исчезла всякая добродетель и всякая истина, а сама справедливость удалилась на небо. Потому как раз и не истинно то благо, которое столь искали философы, что не знали они, ни откуда оно происходит, ни как действует. Это не открыто ни одному другому, но только нашему народу. 2. Кто‑то скажет: неужели у вас нет ни бедных, ни богатых, ни рабов, ни господ? неужели у вас нет различий между людьми? Нет. Нет другой причины, почему в отношении всех мы используем имя братьев, кроме той, что считаем всех нас равными. 3. Ведь поскольку все человеческое мы судим не по телу, но по духу, то, хотя тела у нас у всех разные, все же у нас нет рабов, но мы их считаем и называем братьями по духу и товарищами в религиозном служении [religione conservos]. 4. Богатство же не делает людей выдающимися, если их не могут прославить добрые поступки. Ибо богаты не те, кто имеют богатство, но те, кто употребляют его на дело справедливости. И тот, кто кажется бедным, все же богат тем, что совершает [благие поступки] и ничего не жаждет. 5. И вот, хотя по смиренности души мы все равны: свободные с рабами, богатые с бедными, — у Бога мы различаемся добродетелью. Каждый тем более возвышен, чем более справедлив. 6. Ибо если справедливость заключается в том, чтобы, [будучи сильным], делать себя равным с более слабыми, то тот себя еще больше возвышает, кто равняет себя с более низшими. Но если кто‑то ведет себя с другими не только как равный, но и как более низший, то по суду Божьему он обретает гораздо более высокое положение. 7. Ведь в самом деле, поскольку в этой земной жизни все кратко и тленно, люди превозносят себя перед другими и спорят о высоком положении. Нет ничего отвратительнее этого, нет ничего надменнее, нет ничего более далекого от смысла мудрости, ибо небесным вещам противно все земное. 8. Ибо как людская мудрость является высшей глупостью перед Богом, а глупость, как я доказывал,' высшей мудростью, так для Бога тот подл и низок, кто на земле знаменит и возвышен. 9. Я не говорю уже о том, что те земные блага, которым воздается огромная честь, противны [истинной] добродетели и ослабляют душу. Может ли быть прочной знатность, прочной власть, могущество, когда Бог даже царей может сделать ничтожными и слабыми? И потому Бог, заботясь о нас, среди божественных предписаний дал нам также следующее: «Ибо всякий возвышающий себя унижен будет, а унижающий сам себя возвысится».[554] 10. Спасительное это предписание учит, что тот, кто перед людьми прост и низок, тот у Бога превосходен и достоин славы. 11. И в самом деле, не лживо то высказывание, которое у Еврипида звучит следующим образом: «То, что здесь считают злом, то на небе благо».
