14. «Однако та же душа испытывает боль и скорбит, безумствует в опьянении, из чего следует, что она слаба и смертна».[708] 15. Так вот, для того и необходимы добродетель и разумность, чтобы с твердостью переносить скорбь, которая вызывается перенесением и созерцанием незаслуженного, и отказываться от наслаждения, воздерживаясь не только от пьянства, но и от прочих подобных дел. Ведь если душа лишена добродетели, если изнеживается, предаваясь наслаждениям, она будет обречена на смерть, поскольку как добродетель, как мы доказали,[709]является виновницей бессмертия, так и наслаждение — виновником смерти. 16. Смерть же, как я показал, не разрушает полностью душу, но подвергает вечным мукам. Ибо душа не может совершенно умереть, так как получает начало от Божьего Духа, Который вечен.
17. «Душа, — говорит он, — чувствует смерть тела, впадает в обморочное состояние и как болеет, так и часто исцеляется».[710] Это и является тем, для чего особенно следует проявлять добродетель, чтобы душа не истощалась ни от какой телесной боли, а в обморок впадает не душа, а сознание. Оно, поскольку находится в определенной области тела, когда эту часть поражает какая‑либо сила болезни, удаляется из этого места и как бы покидает свое рушащееся жилище, собираясь, разумеется, вернуться, когда лекарства и здоровье восстановят его обиталище. 19. Ведь поскольку душа связана с телом, если она лишена добродетели, то именно от влияния тела она заболевает, и от союза тленности подступает слабость к сознанию; когда же она будет отделена от тела, то будет жить сама по себе и не будет подвержена уже никакому влиянию тленности, так как оставит эту тленную оболочку.
20. «Как оторванный и отделенный от тела глаз ничего не может видеть, — говорит Лукреций, — так и душа, отделенная от тела, ничего не может чувствовать, ибо является частью тела».[711] 21. Это ложно и даже неправдоподобно, ибо душа является не частью тела, но находится в теле. Как и то, что заключено в сосуде, не является частью сосуда, и то, что находится в доме, не называется частью дома, так и душа не является частью тела, так как тело является сосудом для души и ее вместилищем. 22. Также весьма пуст тот довод, с помощью которого он доказывает, что душа смертна: она, дескать, не сразу исходит из тела, а покидает его постепенно из всех органов, начиная от кончиков ног.[712] Как будто если бы она была вечной, то исходила бы в один момент, что случается с теми, кто гибнет от меча. Кого же убивает болезнь, того дыхание оставляет постепенно, так что душа медленно покидает холодеющие члены. 23. Поскольку душа содержится в материи крови, как свет содержится в масле, то, когда эта материя истощается жаром лихорадки, холод необходимо доходит до самых пределов тела, поскольку к конечностям тянутся более тонкие вены, и отдаленные и тончайшие жилки иссыхают, когда утрачивают силу питающие их вены. 24. И все же, поскольку тело лишается чувств, не следует думать, что души также утрачивают и теряют чувство. Ибо не душа, покидая тело, цепенеет,[713] а тело, лишаясь души, так как душа увлекает с собой всякое чувство. 25. Поскольку же присутствующая в теле душа дарует ему чувство и жизнь, не может случиться так, чтобы она не могла жить и чувствовать сама по себе, ибо она сама является чувством и жизнью. 26. Ведь он говорит следующее:
А если бы ум бессмертным у нас оказался,
То не сердился бы он на погибель свою, умирая,
Но, наподобье змеи, вылезал бы наружу из кожи[714]
27. Я, право же, никогда не видел, чтобы кто‑то сетовал на погибель свою. Но, возможно, тот видел какого‑то эпикурейца, который, пока умирал, философствовал и при последнем издыхании рассуждал о погибели своей. 28. Каким образом он может дать знать, чувствует ли он разрушение души или освобождение ее от тела, когда язык умолкает при смерти? Ведь пока человек чувствует и может говорить, он еще не мертв, когда же умрет, уже не может ни чувствовать, ни говорить. Итак, сетовать по поводу смерти он или еще не может, или уже не может. 29. «Но ведь прежде, чем умереть, он понимает, что умирает». Как же насчет того, что мы видим, как многие из умирающих сердятся не на погибель свою, как он говорит, а свидетельствуют, что они уходят, исходят, удаляются, и это либо показывают жестами, либо, если еще в состоянии, произносят вслух? Из этого явствует, что происходит не погибель, но отделение [души], которое‑то и доказывает, что душа сохраняется.
30. Прочие доводы эпикурейского учения направлены против Пифагора, рассуждавшего, что души уходят из истощенных старостью и смертью тел и поселяются в новых, только что рожденных [телах], и что эти души вечно возрождаются то в людях, то в скоте, то в зверях, то в птицах и таким образом являются вечными, ибо постоянно меняют обиталища различных и несхожих тел. 31. Эту идею безумного человека, поскольку она смешна и скорее достойна комедии, нежели школы, не следует даже всерьез опровергать. Кто это делает, видимо, боится, как бы кто‑нибудь в это не поверил. 32. Нам следует обойти молчанием то, что можно сказать как в защиту, так и в опровержение ложного. Достаточно того, что были опровергнуты [более основательные] доводы, которые выдвигались против истинного.
13. 1. Я показал, как полагаю, что душа не подвержена разложению. Остается привести свидетельства, авторитетом которых подкрепились бы мои доводы. 2. Однако сейчас я не стану приводить в доказательство пророков, разум и наитие которых пригодны д ля того, чтобы стало понятным, что человек сотворен для служения Богу и для бессмертия, но сошлюсь на тех, кому безусловно поверят те, кто отвергают истину. 3. Гермес [Трисмегист], рассуждая о природе человека, чтобы показать, каким образом человек был сотворен Богом, сказал следующее: «И тем самым сотворил его из двух природ, из бессмертной и смертной, и поместил его между вечной и неизменной природой и природой временной и изменчивой, чтобы он мог все видеть и всему удивляться». 4. Впрочем, возможно, кто‑то относит [Гермеса Трисмегиста] к числу философов, хотя он, причисленный к богам, и почитается египтянами под именем Меркурия, все же авторитета у него не больше, чем у Платона или Пифагора. 5. Итак, подыщем более ценное свидетельство. Некий Полит обратился с вопросом к Аполлону Милетскому, остается ли душа после смерти или разрушается, и тот ответил такими стихами:
6. Пока душа узами крепкими связана с телом, Тленным, страданьям она уступает покорно, Путы телесные сбросив же, вольно К небу возвысится, тело оставив, Как повелел ей Промысел тот первородный.
А что? Разве Сивилловы песни не показывают, что это так, когда прорицают, что когда‑то Бог будет судить и живых, и мертвых? Свидетельства из этих песен мы приведем чуть позже. 7. Стало быть, ложным является положение Демокрита, Эпикура и Дикеарха о тленности души. Они, разумеется, не дерзнули бы рассуждать о гибели душ в присутствии какого‑нибудь мага, который бы знал из заслуживающих доверия (древних] песен, что души вызываются из ада, присутствуют, [даже] позволяют человеческим глазам видеть себя, говорят и предвещают будущее. Если бы эти философы отважились на этот спор, то были бы повержены самим фактом и наличными доказательствами. 8. Но поскольку они не постигли смысла души, который столь тонок, что уклоняется от глаз человеческого ума, то и говорили, что душа смертна.
9. Что же насчет Аристоксена,[715] который вообще отрицал существование хоть какой‑то души, даже когда она живет в теле? Но, говорит он, как в кифаре от растяжения жил выходит согласный звук и мелодия, который музыканты называют гармонией, так и в телах из соединения внутренностей и из энергии членов возникает сила чувственности.[716] Безумнее этого он ничего не мог сказать! 10. И вот хотя он имел невредимые глаза, все же обладал слепым сердцем, которым он не видел, что живет и обладает разумом, благодаря которому об этом рассуждал. 11. Однако большинство философов доходят до того, что полагают, будто вообще не существует того, чего не видят глаза, в то время как проницательность ума, должно быть, острее взора тела при постижении того, чья сила и смысл скорее ощущаемы, нежели видимы.
