Третья остановка — отель «Палаццо ди Марко Аврелио». На мне была галабийя, но волосы коротко острижены, а лицо гладко выбрито. Не думаю, что портье узнал меня. — Я заплатил за неделю вперед, — объяснил я ему, — но вынужден покинуть вас раньше, чем. собирался.
Портье пробормотал:
— Нам очень жаль терять такого постояльца, мсье. — Я кивнул и бросил ему свой жетон. — Разрешите взглянуть… — Он набрал номер комнаты на своем компьютере, увидел, что отель действительно должен мне немного денег, и стал печатать чек.
— Все были очень предупредительны и любезны, — польстил я ему.
— Всегда рады видеть вас в нашем отеле. — Он улыбнулся, протянул чек и махнул рукой в сторону кассы. Я еще раз поблагодарил его и, получив через несколько секунд деньги, присоединил их к остальной сумме.
Бережно неся сумку, где лежали наличные, коробка с медиками и училками, а также одежда, я шел по городу в юго-западном направлении, с каждым шагом все больше удаляясь от Будайина и района дорогих фешенебельных магазинов у бульвара Иль-Джамил.
Вскоре я стоял в самом центре бедняцкого квартала, где живут одни нищие феллахи. Узкие петляющие улочки, маленькие низкие дома с плоскими крышами и облупившимися стенами; окна закрыты ставнями или тонкими деревянными решетками.
Некоторые здания кое-как отремонтированы, их обитатели пытались даже посадить кусты или еще что-то в иссохшей земле возле стен. Другие, казалось, давно уже пустуют: зияющие провалы окон, полусорванные ставни раскачиваются, едва держась на ржавых гвоздях, словно вывалившийся язык голодной, усталой собаки. Я выбрал довольно аккуратный домик и постучал в дверь. Несколько минут пришлось подождать. Наконец выглянул высоченный мускулистый мужчина с пышной черной бородой и уставился на меня, подозрительно прищурившись; изо рта торчала щепка, которую он использовал вместо жвачки. Хозяин ждал, когда пришелец скажет, что ему нужно.
Без всякой уверенности в успехе я приступил к изложению своей легенды:
— Я был брошен здесь, в незнакомом городе, подлыми компаньонами. Они похитили все товары и деньги. Во имя Всевышнего и его Пророка, да благословит его Аллах и да приветствует, прошу тебя оказать гостеприимство.
— Понятно, — мрачно произнес мужчина. — Этот дом закрыт для чужих.
— Я не доставлю никакого беспокойства. Я…
— Советую тебе просить о ночлеге тех, чье гостеприимство основано на благополучии. Люди говорят: здесь живут семьи, где всегда есть в избытке еда для домашних, для собак и гостей, подобных тебе. Что касается меня, то, заработав на хлеб и горсть бобов для жены и четырех детей, я считаю день удачным.
Я понял, на что он намекает.
— Конечно, ты не хочешь затруднений для своей семьи. Проклятые лжедрузья, ограбившие меня, не знали, что я всегда ношу в сумке немного денег. Они, урча от жадности, схватили то, что лежало на виду, но у меня осталось достаточно средств, чтобы прожить день-два в этом городе, пока я не смогу вернуться и потребовать законного возмещения убытков.
Хозяин молча смотрел на меня; словами его не убедишь, нужна маленькая демонстрация.
Я дернул молнию и открыл сумку; под его внимательным взглядом неторопливо порылся в одежде — рубашках, носках, штанах, засунул руку поглубже и извлек банкноту.
— Двадцать киамов, — произнес я душераздирающим тоном. — Это все, что они мне оставили.
На лиц» моего нового друга отразилась жестокая внутренняя борьба. Для жителей этого квартала двадцать киамов — серьезная сумма. Он мог питать сомнения на мой счет, но я сейчас читал его мысли.
— Если ты примешь меня как гостя под свое покровительство на два дня, объявил я, — все эти деньги будут твоими. — Я помахал бумажкой перед его расширившимися от жадности глазами.
Мужчина покачнулся, словно змея, зачарованная движениями факира. Если бы он был деревом с большими плоскими листьями, они бы сейчас громко зашелестели.
Хозяин дома не любил чужаков — а кто их любит? Ему вовсе не улыбалась идея поселить у себя незнакомца на несколько дней. С другой стороны, двадцать киамов равнялись заработку за несколько дней. Я снова оглядел его и убедился, что теперь его мысли приняли нужное направление: он уже не пытался угадать, кто я такой, а прикидывал один из сотни различных способов потратить двадцать хрустиков. Осталось лишь немного подождать.
О, мой господин, мы люди небогатые… Тогда двадцать киамов облегчат твою жизнь. О да, еще бы, господин, и я хочу получить их; но мне стыдно ввести в такое убогое жилище обладателя стольких достоинств! — Я видел роскошь и богатство, которые ты и вообразить не можешь, мой друг, но возвысился над всем этим, что доступно и тебе. Я не всегда был таким, каким предстал перед твоими глазами. Ибо Аллах подделал ввергнуть меня в нищету и страдания, дабы потом я мог вернуть все, что отнято обидчиками. Ты поможешь мне? Всевышний дарует удачу тем, кто поддержит скитальца.
Озадаченный хозяин дома долго, смотрел на меня; первой его мыслью было, что я просто псих, и лучше всего убежать от такого как можно дальше. Моя выспренняя речь как две капли воды походила на исповедь какого-нибудь похищенного принца из старых сказок. Но сказки хороши, когда, поужинав нехитрой снедью, их рассказывают вполголоса, собравшись у очага, перед тем как заснуть тревожным сном. Днем такие истории теряют большую часть убедительности.
Единственное, что способно вернуть доверие к рассказчику — банкнота в двадцать киамов, которая колыхалась в моей руке, словно пальмовый лист под порывом ветра. Мой новый друг так впился в нее глазами, что вряд ли сможет потом припомнить лицо своего собеседника.
В конце концов, я стал гостем Исхака Джарира, достойного хозяина дома. Он поддерживал у себя строгий порядок, так что женщин я не увидел. На втором этаже находилась общая спальня, а на первом было несколько чуланчиков для хранения всякой снеди. Джарир распахнул деревянную дверь одного из них и невежливо впихнул меня внутрь.
— Здесь ты можешь чувствовать себя спокойно, — прошептал он. — Если твои негодяи-Друзья придут и начнут расспрашивать, мы никого не видели. Но ты останешься здесь только до завтра. После утренней молитвы придется покинуть наш дом.
— Хвала Аллаху за то, что направил меня к такому щедрому и великодушному человеку! Но мне еще надо завершить одно дело. Если все произойдет так, как я ожидаю, вернусь с двойником бумажки, которую ты сейчас сжимаешь в руке. Она также станет твоей.
Джарир не хотел ничего знать о подробностях моего «дела».
— Да будут успешными все твои начинания! — пожелал он. — Но знай, если не вернешься до последней молитвы, в дом тебя не пустят.
— Как скажешь, о достойнейший. — Я оглянулся на ворох тряпок, которые послужат мне постелью сегодня ночью, невинно улыбнулся Исхаку Джариру и, подавив невольную дрожь, вышел на улицу.
Я думал, что узкая, мощенная камнем улочка выведет меня на бульвар Иль-Джамил. Но, повернув по ней налево, понял, что ошибся. Направление все-таки было верное, и я последовал вперед. Однако за углом увидел лишь голые стены домов: тупик. Я вполголоса выругался и повернул. Придется идти обратно.
Путь преграждал какой-то человек, ужасно тощий, с растрепанной жиденькой неряшливой бородкой. На лице незнакомца расползалась заискивающая улыбка деревенского идиота. Одежда его состояла из желтой рубашки без воротника, потертого и сильно мятого коричневого костюма, белой в красную клетку кафии и поношенных коричневых английских ботинок. Его дурацкий вид напомнил мне Фуада, будайинского блаженного. Похоже, парень шел за мной до самого тупика, однако я не слышал его шагов.
Когда ко мне кто-то подкрадывается, я настораживаюсь; разглядывая незнакомца, я открыл сумку. Он продолжал торчать передо мной, переминаясь с ноги на ногу и ухмыляясь. Я вытащил несколько училок, снова задернул молнию и попытался пройти мимо, но рука парня уперлась мне в грудь. Я остановился.
— Не люблю, когда до меня дотрагиваются, — произнес я.
