Взводу лейтенанта Алексеева была поставлена задача: организовать засаду на пути возможного отхода бандгруппы, которую основные силы батальона блокировали в кишлаке. Алексеев прибыл из Союза месяц назад и «в горы» шёл впервые.

Впереди топал рядовой Фокин, «дед», который уже отсчитывал свои «сто дней до приказа». Фокина комбат называл не иначе, как «Мальчик из Уржума» — а откуда это прозвище, Алексееву было неведомо.

На одном из поворотов едва заметной тропки узкого ущелья Фокин резко остановился. Алексеев ткнулся в его спину.

— Фокин, ядрит твою, чего тормозишь? — вполголоса ругнулся Алексеев.

— Мина, товарищ лейтенант! — по-волжски окая, радостно доложил Фокин.

— Где? — Алексеев невольно подался назад.

Замкомвзвода сержант Погорелый очутился рядом, как положено разведчику, неслышно. Вообще-то сержант должен был идти замыкающим, да комбат перед выходом в рейд определил ему место за «зелёным» взводным, чтобы, в случае чего, подсказал и с «дедами» помог найти общий язык.

Погорелый бережно отстранил Алексеева, обменялся с Фокиным многозначительным взглядом.

«Не считают меня командиром…» — перехватил этот взгляд и покраснел от обиды Алексеев, но, тем не менее, про мину сказал со знанием дела:

— Противопехотная!

— Ага, деревяшка, — привычно обозвал мину в деревянном корпусе Погорелый.

Крышка мины углом торчала из-под щебня всего в паре шагов ровно посреди узкой тропы.

— Грамотно поставлена. Хорошо еще, что давно лежит, и дождем сверху грунт смыло, а то бы ножкой топнул и…ку-ку… — Фокин с ухмылкой покосился на свой ботинок сорок шестого размера.

— Наши ставили. У «духов» таких развалюх нет. У них — итальянки, — снова проявил осведомлённость Алексеев.

— Итальянки — у наёмников. А местные фугас и противотанковую любят, чтоб сразу бээмпэшку или танк завалить. За них афоней больше отстёгивают, — внёс поправку Погорелый, опять заставив Алексеева покраснеть.

— Что делать-то бум, товарищ лейтенант? — пытливо глянул па взводного с высоты своего двухметрового роста Фокин.

Первое и самое простое, что пришло Алексееву в голову — перешагнуть через мину, само собой, соблюдая меры предосторожности. Об этом и сказал подчинённым.

— Перешагнуть-то можно, — сдержанно усмехнулся Погорелый, — только не факт, что там, куда за миной ногу поставите, второй такой нет. Или того хуже — сама деревяшка с сюрпризом: скажем, с фугасом спарена. Нет, товарищ лейтенант, тут или сапёра вызывать надо, или самим мину сдёрнуть на подрыв. Как скажете?

Алексеев помнил из занятий по инженерной подготовке, что противопехотная деревянная имеет самое примитивное устройство: в деревянную коробку втиснута двухсотграммовая толовая шашка, а справа от неё — в металлическом стакане взрыватель с капсюлем-детонатором. Но разминировать такую мину вручную практически невозможно. Единственное надёжное средство, и тут сержант прав — это из укрытия «кошкой» сдернуть мину с места «на подрыв». Но подорвать её в нынешней ситуации — значило выдать себя и сорвать задание.

— Так что, товарищ лейтенант, рванём? — переспросил Погорелый. Алексеев почувствовал себя хозяином положения.

— Взрывать не будем и сапёра ждать некогда. Задачи нам, товарищи бойцы, никто не отменял. Буду разминировать. Оба — в укрытие!

— Товарищ лейтена… — попытался остановить его Погорелый.

— Тебе что, сержант, два раза приказ повторять? — поставил точку Алексеев.

Он снял каску, подсумки, положил автомат, убедился, что взвод укрылся за поворотом, и опустился перед миной на колени.

«Гиблое дело я затеял…» — унимая внутреннюю дрожь, он размял пальцы. Осторожно стал разгребать щебень вокруг короба, каждый раз обмирая, когда случайно прикасался к его шероховатым стенкам. Когда мина открылась со всех сторон, с радостью обнаружил, что никаких проводов или проволочек от неё в стороны не тянется: значит, сюрприза никакого нет. Хвостовик бойка с выдернутой чекой — мина на боевом взводе.

— Сначала вставим чеку, после начнём выкручивать капсюль… — повторяя давний урок, озвучил сам для себя алгоритм предстоящих действий. — Но где мы чеку-то возьмём? — Он пошарил в кармане «афганки», нащупал коробок со спичками. Вынул одну, с сомнением оглядел её: выдержит или нет? Ничего другого под рукой всё равно не было, и он решил рискнуть: подрагивающими от напряжения пальцами вставил спичку в отверстие для чеки. Спичка встала, как влитая.

«Ух ты! Получилось!»

Рукавом «афганки» утёр пот со лба и осторожно выкрутил капсюль-детонатор. Поднялся на неустойчивых ногах, повернулся к солдатам с торжествующим видом, держа капсюль-детонатор в правой руке.

Погорелый первым вышел из укрытия.

— Ну, вы даёте, товарищ лейтенант! Как настоящий хирург работаете… С почином, командир… — уважительно сказал он.

— Скажи лучше, как скульптор… — довольно отозвался Алексеев и краем глаза увидел, как спичка, служившая чекой, не выдержала напряжения пружины и медленно, словно в кино, начала надламываться…

Он инстинктивно схватил хвостовик бойка другой рукой, силясь его удержать, но не сумел. Раздался негромкий хлопок. Алексеев зажмурился, а когда открыл глаза, ещё не чувствуя боли, увидел вместо пальцев кровавое месиво…

В один из звонких дней в конце октября командир роты курсантов Бакинского общевойскового командного училища имени Верховного Совета Азербайджанской ССР майор Сенько построил личный состав. Улыбчивый и коренастый, за свою неизменно красную физиономию он заслужил прозвище «Синьор Помидор». Красноту щек майора подчёркивал околыш огромной фуражки с непомерно высокой тульей — «аэродром не принимает». Этот головной убор, сшитый по спецзаказу, не имел аналогов во всём училище и вызывал постоянные нарекания старшего начальства, являясь при этом предметом законной гордости её хозяина. Сенько курсанты любили за веселый прав, побаивались за строгость и уважали за справедливость.

— Ну что, бездельники? — бодрым, орлиным взором окинул он строй. — Радуйтесь: сегодня ПХД[1]. Скучать никому не придётся. Задач у вас — выше крыши, но есть одна — особой важности. С неё и начнём…

Сенько выдержал паузу:

— Ну, товарищи курсанты, настал ваш звёздный час… Кто у нас художники?

Алексеев и Бубнов переглянулись: идти в автопарк, на полигон или в столовую не хотелось, а работа художников представлялась делом не пыльным и сулила некоторые послабления со стороны начальства. И хотя художественных способностей друзья-приятели не имели, не сговариваясь, сделали шаг вперёд.

Сенько оглядел их с головы до пят:

— Художники? Лепить умеете?

— Всё умеем, товарищ майор, — в голос заверили они.

— Ладно, дуйте к старшине. Он вам задачу поставит!

Старшина Ревенко к наличию творческих способностей у данных курсантов отнесся более недоверчиво:

— Вы точно художники али брешете?

Алексеев ответил за двоих:

— Никак нет, товарищ старшина, не брешем!

— Ну, добре, пийшлы, — Ревенко повёл их через плац к КПП.

Училище и военный городок с колоритным названием «Красный Восток» располагались в старом районе города, недалеко от Бакинского проспекта и улицы Ингла. От пятиэтажных хрущёвок — ДОСов[2] «кузницу пехотных кадров страны» отделял высокий бетонный забор. Метрах в трёхстах от КПП в нём была ниша, где на постаменте стоял памятник Кирову. На трёхметровом гипсовом вожде было пальто чуть выше колен, кепка и сапоги. Левую руку Киров прижимал к груди, словно желая унять стук пламенного революционного сердца, а правой показывал в сторону центра, как раз туда, куда обычно курсанты бегали в самоволку.

К памятнику и привел их старшина.

— Побачьте, який нэпорядок! — указал он на статую.