Виля на пару с физруком Антаряном поселили в домике, примыкавшем к горе. Над чуть скошенной плоской крышей нависали кроны грабов.

Впихнув чемодан под кровать, Виль пошел на берег ручья — там, на ровной площадке чуть ниже лагерной линейки, шумно торговались вожатые и воспитатели — делили детей, сверяли загодя составленные отрядные списки.

Завхоз, туго упитанная тетка в шортах и майке с ковбоем на груди, вручила Вилю ключи:

— В сараюшке на пляже все ваше плавруцкое имущество. Сходи́те, сами проверьте наличие — я вам доверяю, а потом распишетесь в ведомости.

По дороге за лагерем Виль нагнал Пирошку.

— Иду измерять температуру воды, — объяснила она, показывая палку с привязанным к ней термометром.

— Так сегодня купать детей не будем! Да и завтра — акклиматизация…

— Все равно мы должны знать, какая в море вода. Доктор у нас строгая на этот счет: положено измерять — измеряй!

— А чего Катерину не взяли с собой?

— Она уже в младшем отряде — мне не принадлежит и даже не подчиняется. Она у меня самостоятельная и дисциплинированная.

«У меня, говорит, — усек Виль. — А отец Катерины, супруг, за пределами видимости, что ли?»

Она же, точно прочтя его мысли, просто сказала:

— Мы с доченькой живем-поживаем вдвоем. И пока нам лучше, чем раньше, когда мы были втроем.

«Пока! Значит, не так уж и лучше вам вдвоем», — сочувственно подумал Виль. Ему понравилось, что Пирошка делится искренне, без тех присмешек и хохотков, которыми люди порой прикрывают свои незадачи и боль, стараясь уверить, что им все нипочем.

Вспомнилось, как переехав с родителями в новый дом, Виль приметил молодую и миловидную, стройную и всегда хорошо одетую женщину. Утром и в конце дня он встречал ее во дворе или в подъезде возле лифта. И всегда — с девочкой, разнаряженной, как кукла. Мама приветливо улыбалась всем соседям, девочка вежливо здоровалась. Виль не сомневался: у этой привлекательной женщины благополучная семья — заботливый и обеспеченный муж, ухоженная дочь. Он помногу занят на работе, а дочь и жена ждут его, предвкушают, как он придет вечером, добрый и ласковый за все долгие часы, что провел вне дома. Прошло некоторое время, и мать рассказала Вилю, что бывший муж той женщины — пьяница и скандалист, разведясь, он вывез из дома почти все — даже простыней не оставил. Раз в неделю-две, изрядно хватив, он стучался в квартиру, то умолял бывшую жену вернуться, то в ярости матерился, пока соседи не прогоняли. От беды не спрячешься, не замаскируешься, а до поры затаивать ее от окружающих, оказывается, можно. И у кого не хватает на это сил, а у кого хватает…

На пляже они расстались — Пирошка пошла к воде, а Виль отворил дверь сараюшки, кинул взгляд на аккуратно сложенные тенты, брезентовые мешки, бухты поплавков, связки веревок, ведра, спасательные круги, весла, лопаты. На стене, в рамочке, список имущества. Виль бегло сличил — вроде все на месте. Не пересчитывать же пенопластовые поплавки и не перемерять же веревки! Если завхозша доверяет ему, чего бы он ей не доверял? «Отложим осмотр и ремонт имущества до создания плавкоманды, — запирая сараюшку, подумал он. — И познакомимся друг с другом за работой. За делом и общий язык найдем».

…Пирошка сидела на камне у воды — море доплескивалось до ее босых ног. Она задумчиво смотрела на волны, мирно шуршавшие галькой. Став за спиною, спросил:

— Годится вода?

— Совсем годится, — ответила Пирошка. — Если бы доктор позволила, можно было бы искупать детей один раз. Не позволит…

— А мне можно… мырнуть разок? Вы здесь за доктора…

— Вам можно! Мыряйте!

— А вы что, не хотите? — стягивая рубашку, спросил он.

— Хочу. Только я купальник не надела.

— А в чем есть!

Она обернулась:

— А что есть на мне, то от воды станет еще прозрачней.

— Кто увидит? Пляж пустой. А до дикарей, считайте, метров сто.

— До дикарей… А до вас?

Она, щурясь, снизу вверх смотрела на него, и в уголках ее припухлых губ играла дружелюбная улыбка, делавшая Пирошку похожей на Катерину.

— Купайтесь, я подожду, — таким располагающим тоном произнесла она эти необыкновенно обыкновенные слова, что ребячий восторг ударил Вилю в голову, заставил с маху кинуться в море и долго-долго, до спертого звона в ушах, погружаться в придонную прохладу.

После обеда и тихого часа ребят повели на отрядные места — навести там порядок, распределить выборные должности. У первого отряда было самое дальнее место — выше по ручью, средь дубов и грабов стоял навес, под ним — вкопанные в землю лавочки.

С разрешения воспитателя Виль отозвал Олега Чернова, предложил войти в плавкоманду:

— Море в нашем распоряжении, но в первую очередь мы обеспечиваем купание отрядов, сами купаемся — по обстановке.

Бело-розовое лицо Олега стало густо-красным, а синие глаза посветлели:

— Знаю, что к чему. Я и в том году был в плавкоманде.

— Так по рукам!

Олег пожал протянутую руку крепко, с достоинством. «Чего ж ты при Лидии-Лидусе так тушуешься?» — удивился Виль.

Потом был разговор с братьями-близнецами Вадиком и Костиком Кучугурами. Их, смуглых и длинных, было бы не различить, если бы не прически: у Вадика — жесткие густые волосы копной на голове, у Костика — коротко подстрижены, челка торчит надо лбом, как козырек.

В числе кандидатов были еще два парня, следовало кого-то из них взять в плавкоманду, кого-то оставить в резерве. Но тут к Вилю вышла Лидия-Лидуся.

…Решение она приняла в кратчайший миг. Это было именно решение, а не внезапный порыв. В ее сознании гибкой ветвистой молнией высветилось все, что должно было бы протекать и осмысливаться час, день, возможно, даже месяц-другой, подводя к словам, с которыми она обратилась к плавруку.

Одна веточка вобрала в себя то, что пролегало между жизнью дома и этим вот сейчасочным моментом, когда Лидия-Лидуся сидела на последней скамейке, ощущая, как тычется ей в спину тоненький побег с маленькими резными листьями — не погубят его, с годами он станет крепким грабом с серебристо-серым стволом. Она отводила его за другой побег — побольше, а он, упругий и упрямый, выскальзывал и доставал ее спину. Было смешно, точно с нею заигрывает песик с зеленой лохматой лапой. И глаза ее смеялись, а думала она, — точнее, в неизмеримую долю секунды, но без спешки и суеты подумала, — что этот плаврук Вилюрыч, замеченный ею еще в вагоне, как бы загадывался и там, дома, когда судили-рядили: как семье провести лето? Бабушка давно собиралась на побывку к своей сестре в Подмосковье, в Кратово, где на даче можно отдохнуть от летней ростовской жары и пыли. Папе с мамой профсоюз предлагал путевки в пансионат «Шепси».

— А как ты, Лидия-Лидуся, отнеслась бы к пионерскому лагерю? — отец, как индус, сложил руки перед собой, кончиками пальцев коснулся губ. — Рассмотрим этот вариант?

(В вагоне Вилюрыч неожиданно приятно и непринужденно назвал ее так, как называл осмотрительный и миролюбивый отец, соединявший и примирявший мамину строгую и требовательно взрослую «Лидию» с ласковой, уступчивой и маленькой бабушкиной «Лидусей»).

Что было смотреть и рассматривать? В лагерь она не рвалась — наездилась: с первого класса — каждое лето. Но не сидеть же в пустом доме! Не ехать же в Кратово, чтоб подвергать себя заботе сразу двух бабушек! Не навязываться же родителям, которые не скрывают, что рады почти месяц провести беспечно вдвоем! Да и то, нынешняя поездка в лагерь — последняя в жизни, теперь откажешься, считай, все: на будущий год станешь переростком-перестарком и никакого тогда тебе интереса торчать среди пионерско-октябрятской малышни. А на этот раз, кроме всего прочего, поездка оправдывалась тайной надеждой на то, что в лагере дадут какую-нибудь нагрузку в совете отряда или дружине. Повезет, могут в помвожатые младшего отряда двинуть. Дождаться бы такого! Чтоб дело было, скрашивающее общий для всех детский режим. Серьезное дело, нужное! В этом смысле плавкоманда — находка!