— А что вы собираетесь делать с князем и его другом? — спросил Дуглас Макинтир, который за все последнее время не произнес ни слова.

— Вы разве не слышали, лейтенант? Я намерен увести их с собой, чтобы допросить…

— В таком случае я пойду с вами. Я достаточно осведомлен обо всей этой истории, чтобы дать вам разъяснения, а кроме того, я хочу, чтобы вы разобрались с этим Халедом и его сыновьями, которые, на мой взгляд…

— Может, вы думаете, что я плохо знаю свое дело? — рявкнул капитан. — Я сделаю все, что должен сделать, но с удовольствием выслушаю и вас! Ах, да, пока не забыл: сэр Перси, эту золотую пряжку я возьму с собой, чтобы кое-что выяснить насчет нее. Кроме того, я хочу, чтобы вы отдали мне то, что эти господа называют «Светом» и «Совершенством»! Мне кажется, что и об этих камнях мне предстоит немало узнать!

Старый археолог, внезапно смертельно побледневший, привел в действие механизм потайного ящичка, достал изумруды, полюбовался ими на свет, как недавно делала Хилари, и, прежде чем протянуть камни офицеру, на мгновение зажал их в руке.

— Вот они! Берите! Может быть, хотя бы вам они не причинят зла…

Хардинг, пожав плечами, сунул камни себе в карман так же равнодушно, как убрал бы носовой платок.

— Вздор! Я никогда не был суеверным!

— Я так и думал! Для этого надо быть немного поумнее! Вы не хотите попрощаться со мной, Хилари?

— А в этом есть необходимость?

— Думаю, да…

— Ну, тогда прощайте, Перси! — равнодушно произнесла молодая женщина, которой в это время один из солдат помогал закутаться в накидку из того же темно-синего бархата, что и платье, но на белой атласной подкладке…

И вышла, не обернувшись…

В ту ночь еще долго после того, как все посетители покинули бывший византийский монастырь, на письменном столе сэра Персиваля Кларка горела лампа. Все время, какое потребовалось на то, чтобы написать три письма, одно из которых оказалось очень и очень длинным…

Допросы, которые вел в штаб-квартире военной полиции капитан Хардинг, ставший неприступным и подозрительным, словно средневековый инквизитор, затянулись чуть ли не до утра, и в конце концов Морозини и Видаль-Пеликорн вынуждены были признать, что их собеседник был, пожалуй, не так глуп, как им показалось поначалу, пока он окружал сэра Персиваля Кларка почтением, граничившим с угодливостью. Теперь он выглядел именно тем, чем и был на самом деле: хороший полицейский, может быть, без озарений, но, по крайней мере, умеющий слушать. Что не всегда оказывалось легким делом из-за нетерпеливого Дугласа, которому так хотелось поскорее вызволить своих друзей из всех неприятностей, что он поминутно и чаще всего некстати вмешивался в разговор.

И все-таки именно благодаря ему им обоим разрешили вернуться в гостиницу, оставив в полиции паспорта, хотя и запретили покидать гостиницу «Царь Давид» вплоть до новых распоряжений: поскольку Дуглас мог подтвердить многое из того, что говорил Альдо, он ручался за правдивость рассказа обоих друзей. А главное, он потребовал — положение, которое он занимал в генеральном штабе, давало ему преимущество над старшим по званию, но занимавшим не такую важную должность офицером — немедленно начать розыск Лизы Морозини. И даже потребовал этого с таким пылом, что капитан раздраженно бросил ему:

— А вы вполне уверены, лейтенант, в том, что не влюблены в эту даму?

— Да… Но я глубоко уважаю ее! — самым серьезным тоном ответил тот.

Хардинг перевел насмешливый взгляд на Морозини:

— И вы говорите это при ее муже? Я-то думал, будто все итальянцы ревнивы.

— Мы никогда не ревнуем беспричинно, — сухо произнес Альдо. — И я помню лишь о глубоком уважении к ней. Когда мою жену похитили в первый раз, лейтенант Макинтир сделал все возможное и невозможное для того, чтобы помочь мне ее найти. С моей стороны было бы очень глупо обижаться на такое преданное и такое рыцарское отношение.

— Думаю, у вас красивая жена? Морозини, выведенный из терпения, вспылил:

— Да, очень красивая! Но речь идет не об этом!.. Мы должны найти ее живой, понятно вам, капитан? С ума можно сойти от того, как вы обсуждаете ее внешность в то время, как она подвергается, может быть, ужасным пыткам в руках этих зверей, убивших Кипрос. Сделайте же что-нибудь, не то я шкуру с вас спущу, капитан, и, если потребуется, дойду до самого короля Англии!

— Вы мне угрожаете?

— Воспринимайте это как вам будет угодно! Если моя жена погибла…

Альдо не смог договорить: его душили слезы, и он, уже в не силах сдерживаться, с помощью встревоженного этим припадком горя Адальбера рухнул на свое место. Тем временем Дуглас, со своей стороны, бурно негодовал, и Хардинг понял, что зашел слишком далеко. Впрочем, он не счел нужным извиниться.

— Я вам уже сказал, что свое дело знаю. Мы дали телеграмму на пост в Хевроне. Они пошлют людей в Эйн-Геди и обыщут деревню. И, если княгиня там…

— Они избавятся от нее тем или иным способом! — воскликнул Альдо. — Позвольте нам с Адальбером туда поехать!

— Об этом и речи быть не может! Возвращайтесь в свою гостиницу, или я упрячу вас в тюрьму!

— Я сам туда поеду! — заверил Альдо Дуглас Макинтир. — Я должен сначала сделать отчет в генеральном штабе, а потом сразу же отправлюсь туда!

— Почему бы вам не прихватить с собой армейское подразделение? — проворчал Хардинг. — Вы же знаете, что с арабами сейчас надо обращаться поосторожнее. С Абдаллахом, новым королем Трансиордании, нелегко поладить, а Великий Муфтий Иерусалима — его друг! Пожалуйста, не устраивайте дипломатических инцидентов! Предоставьте действовать мне.

— Хорошо, я поеду туда один, — пробормотал сквозь зубы упрямый шотландец.

— Если вам так уж хочется рисковать своей карьерой, это ваше дело, но вас, — Хардинг сердито повернулся к Морозини, — я попрошу дать честное слово, что вы не сбежите вместе с ним! Или я оставлю вас здесь!

Альдо вынужден был подчиниться, вместе с двумя «сообщниками» покинул наконец полицейский участок и с похоронным видом направился к гостинице. Но в ту минуту, когда лейтенант уже собирался с ними распрощаться, Адальбер прошептал:

— Думаю, вы собираетесь ехать в штатском? И не найдется ли у вас местечка в машине?

— Вы не должны уходить из «Царя Давида»! И потом, я поеду на своем мотоцикле.

— Если он у вас без коляски, меня вполне устроит багажник и маленькая подушечка! И хочу вам напомнить, что я-то ведь не давал честного слова…

— Прискорбное упущение!

— Очень своевременное упущение. Всегда надо уметь использовать чужие ошибки, — заключил Адальбер с невинной улыбкой, развеселившей и лейтенанта.

— Через час! — согласился тот. — Рядом с гробницей семьи Ирода, и постарайтесь, чтобы вас никто не заметил!..

Часом позже Адальбер, облачившийся в твидовый костюм — обычное одеяние любого английского туриста в это время года, — надвинув до темных очков каскетку и обувшись в крепкие ботинки на каучуковой подошве, с кожаным портфелем в одной руке и легким дождевиком, переброшенным через другую, выбрался из гостиницы по служебной лестнице и прошел через сад. Альдо остался один, очень подавленный, хотя и старался этого не показывать. Ему мучительно было сознавать, что он предоставил другим — пусть даже это был его ближайший друг! — вызволять ту, кого он любил больше всего на свете. Но он дал слово, и теперь был осужден кружить по своей комфортабельной клетке, чувствуя себя пленником скорее честного слова, казавшегося ему нелепым, чем стен своей комнаты, из окон которой открывался вид на сады и на залитый золотым светом простор. Разве не лучшим противоядием от тревоги была деятельность? А он не только лишен был возможностей действовать, но даже не знал, не погнались ли за обыкновенным миражем эти два рыцаря без доспехов, отправившиеся освобождать пленную принцессу. Ведь не только ни у кого не было ни малейшего представления о том, где могла находиться Лиза, но и чем больше он размышлял, тем больше укреплялся в мысли о том, что «толстуха», о которой упоминала Хилари, никак не могла оказаться Лизой, а значит, ее надо было искать у евреев. А евреи, видя, что Гольберг не возвращается, вполне могли убить заложницу перед тем, как скрыться. И с этой стороны горизонт тоже оставался беспросветным, поскольку Эзекиель, единственная остававшаяся у них путеводная нить, тоже испарился…