Он улыбнулся, и мы улыбнулись ему в ответ.

Он стоял рядом со своим портретом, который находился позади него над лестницей. Портрет напоминал Джона Филиппа Кембела в роли Гамлета. У меня появилось странное ощущение, что его сияющий взор принадлежал другому Байрону, тому, который всем своим существом представлял старинный род, в чьих глазах отражалась вся династия древних лордов.

Он был не такой высокий, как я воображала, но обладал прекрасной фигурой без намека на полноту. Его довольно длинные густые черные волосы, прямо шапка кудрей, оттеняли бледность утонченного лица. Я поняла теперь смысл фразы «это прекрасное бледное лицо — моя судьба». Его классические черты лица подчеркивались нежной мраморной кожей. Но можно было заметить, что это прекрасное лицо могло быть ужасным и отталкивающим. Хотя говорят, что по одежде встречают, он, несомненно, был очень красив. Сразу бросалась в глаза его любовь к эффектам и драматизму. Он коллекционировал стансы, позы, жесты и даже взгляды. И оттачивал их до совершенства. Это был актер, один из трагического ряда обреченных — от Монтони до Мелмота. И был хорошим актером.

Однако в его физиогномике было нечто трудно определимое. Некоторые приписывали это ожесточенности и мрачности, как будто весь мир был против него с самого начала. Другие придерживались теории, что за демонстрацией крайней лености, физического спокойствия, обаяния скрывается энергия, способная взорваться, как пороховая бочка.

У него были жестокие, презрительные, но неотразимые глаза — яркие голубые жемчужины, скрывающиеся под длинными черными ресницами. Они смотрели прямо в душу, от них не ускользал ни один секрет, а легкое презрение, временами искривляющее губы, охлаждало пыл в сердце.

Только когда он спускался по лестнице, я заметила и вспомнила о его искалеченной ноге. Это была игра природы. Единственное, что портило элегантность его фигуры и делало все еще более гротескным. Но Байрон не стеснялся своего недостатка, казалось, он даже наслаждался неловкой тишиной, моментом потрясения, который он произвел.

Клер, спрятавшаяся за лестницей, теперь выпрыгнула оттуда словно чертенок из табакерки. — Вот так!

Байрон не показал ни малейшего вида, был он удивлен или обрадован. Его поза подчеркнуто оставалась прежней.

— Действительно, вот так, мисс Клермон. То, что вы следуете за мной за тысячу миль говорит что-то о вас. Или кое-что обо мне.

Он протянул руки, приветствуя, но не Клер, а Шелли. Это было похоже на благословение кардинала. Байрон, в красном наряде из албанского халата. — Шилл!

Шелли ответил на прозвище ухмылкой. Я ненавидела это имя. Это было имя, которое Джоанна Сауткотт, религиозная маньячка, намеревалась дать своему сыну, по ее мнению, новому Мессии. Вместо этого она скончалась от водянки. Байрон отчетливо наслаждался этой нездоровой и символичной иронией.

— Я мечтал о встрече с момента наших споров на метафизические темы на Пиккадили, — сказал Шелли, поднимаясь по лестнице.

— И ты читал свои стихи, — добавил Байрон. Он протянул руку и потрепал мокрые волосы Шелли. Его рука была украшена перстнем в форме змеиной головы. — Чем больше я читаю твоих стихов, тем более прекрасными я их нахожу. Добро пожаловать.

Когда Шелли, взбираясь по ступенькам, бросил сумку маленькому слуге Бобу Раштону, лорд повернулся к нам, обращаясь со словами:

— Всем добро пожаловать!

Я последовала за Шелли. Достигнув Байрона, я чуть склонила голову и наклонилась в вежливом поклоне. Он знал, что я избегаю смотреть ему в глаза.

— О, Вы так учтивы, — сказал он, беря мою руку и целуя ее, впрочем совершенно холодно.

— Надеюсь, что так, если ничего больше.

Это был именно тот момент, когда мне пришлось взглянуть ему в глаза, потому что он ждал и не отпускал мою руку. Я пыталась освободиться, но не могла. Он повернул ладонь кверху и поцеловал ее еще раз. Я вздрогнула, ошеломленная сухостью его языка. Затем он освободил мою руку. — Ах, да — прозвучало в ответ, — если ничего больше.

Я поспешила наверх, скорее озадаченная, чем обиженная, но любое из моих чувств было его маленькой победой, незаметной демонстрацией власти. Клер шла непосредственно следом за мной. Она поднималась по лестнице с угрюмым видом, не замечая Байрона. Раздался крик, и я остановилась.

Он обнял ее сзади, положив руки ей на грудь. Когда крик превратился в смех, он увлек ее назад, и припал к ее шее, покрывая всю ее страстными поцелуями. Казалась, он способен задушить всю ее своей страстью. Клер всхлипывала и стонала в страстных объятиях.

Зрелище было настолько неестественным, насколько отвратительным. Я немедленно отвернулась и продолжила путь наверх.

И опять меня подстерегала неожиданность. Я в ужасе отпрянула, увидев перед собой косматое бородатое лицо с огромными спиралевидными рогами. Лицо, оказавшееся козлиной мордой, издало хриплый звук, двигая челюстями. Затем принялось за свисающий край ковра, словно это был не ковер, а сочный корм. Я пришла в себя.

Чуть позади козла, в полутени, стоял молодой человек в позе денди. Он был одет в золотой, расшитый галунами, шелковый приталенный пиджак. Яркий пояс застегивался на жемчужные пуговицы. Хвост рубашки, вылезавший из-под пиджака создавал впечатление боевого петуха. На нем были шелковые, без единой складки, брюки и безукоризненно отполированные туфли. Его красота была кукольной. Густые локоны, как у Байрона — в подражание Байрону, хотя оливковый цвет лица и темные глаза, большие и не похожие на байроновские, давали некоторую разницу. У него была тщательно ухоженная итальянская кожа, выщипанные брови, накрашенные губы. Красавчик. Но его оленьи глаза были пусты, рот не выразителен, вся внешность искусственна, и несколько напряженная поза говорила о дисгармонии. Это был клоун, не осмеливающийся смыть краску с лица.

— Я должен был представить вас! — раздался голос Байрона снизу. — Я не мыслю путешествия без своего зверинца!

Глаза денди блеснули вспышкой, но сразу погасли. Он гордо отвернулся и удалился. Козел, также встревоженный, поплелся в другом направлении. Я поднялась на площадку, где меня ожидал Раштон, чтобы проводить меня в мою комнату. Когда я шла по узкому мрачному коридору, который вместо того, чтобы уменьшать, увеличивал все звуки, до меня донесся экстатический хохот моей сестры Клер, смешанный с глухим эхом издевательского смеха лорда Байрона.

Я взглянула на свое отражение в овальном зеркале на туалетном столике и была поражена тем, что увидела. Полумрак в комнате для гостей создавал картину, словно у меня были синие полумесяцы под глазами, впалые, как у чахоточной, щеки. Может быть, зеркало, как освещение, и как весь дом было предназначено давать нам иллюзию того, что мы не представляем на самом деле. Либо, напротив, показывали нам реальность, тогда как жизнь, которой, по нашему мнению, мы жили, была иллюзией.

В зеркале, когда я в полсилы пыталась завязать тесемки, готовясь к ужину, я увидела Шелли в другом конце комнаты. Он казался очень далеко, наверное, из-за искажения, производимого зеркалом. Я наблюдала, как он снял рубашку, повязал ее вокруг талии и погрузил лицо в таз с холодной водой, затем растер лицо и плечи полотенцем.

Вопросы, вопросы. Почему я? В чем смысл всего этого? За кем я следую? Действительно ли это Клер? Я смотрела на его мускулистые обнаженные плечи. Лицо, которое я любила. Тело, которое я любила. Губы, которые говорили, что любят меня. Почему я чувствую такой сильный страх, почему так странно сосет под ложечкой?

И что там висит над большим камином, призванное погрузить нас в спокойный сон? «Кошмар». Ранний Фузели. Плохой сон в красках. Знаменитый низкий дикий мир гоблинов и ночных страхов. Так. Если мне суждено умереть во сне — то что? Эти инкубы и чертята будут сидеть рядом — или кто-нибудь еще?

Шелли подошел ко мне и дотронулся до моего плеча:

— Что-то случилось?

Я отбросила свои глупые мысли, полуулыбнувшись, полувздохнув. Я попыталась найти слова, чтобы описать мои чувства, но не смогла. Я взяла в руки щетку для волос.