Книжка написана во дни недавнего юбилея Пушкина и состоит из двух половин: наблюдений и размышлений. Первые составили содержание статей: «Пушкинские дни в провинции», «Письма крестьян о Пушкине», «Беседа со старухой, знавшей Пушкина», «Оригинальные дорожные встречи», «Дом, где скончалась няня Пушкина», «На могиле жены поэта». Все эти статьи представляют более любви автора к Пушкину, нежели заключают интересного в отношении к самому Пушкину. Увы, подобные находки уже теперь невозможны! Скрылось величайшее солнце нашей поэзии за горизонт; и мы, несущие в уме своем и сердце фосфористое сияние от его лучей, похожи на древних язычников, которые привскакивают кверху или бегут на ближайший холм, чтобы через какое-нибудь неестественное усилие еще раз увидеть уже невидимого «бога». Хлопоты, поездки, расспросы г. Щеглова показывают мучительную жажду хоть что-нибудь ухватить там, где очевидно нельзя ничего ухватить. Лучшая статья в этом отделе и, может быть, во всем сборнике: «На могиле жены Пушкина». Безмерно любя память поэта, И. Л. Щеглов снимает с жены его все упреки, нелепо повешенные усердными и бестактными биографами поэта. Многие изумляются, как это «великий Пушкин» мог привязаться к столь «малой женщине». В самом деле, хорошенько рассчитав по пальцам, он мог бы соединить судьбу свою с какою-нибудь читательницею Гизо и прожить с ней покойно лишние 20 — 30 лет. Мы не знаем в Пушкиной главного и единственного, что для такого приговора нам нужно знать: ее живой фигуры и лица, ее живых манер и движений. Нисколько она и не предлагала Пушкину учености, образования, ума. «Она покоилась стыдливо», как описал он первое впечатление, решительно никого не ища, ничего не предлагая, ничего о себе не говоря и ничего от себя не обещая. Г. Щеглов только группирует отзывы о ней и отрывки сохраненных от нее разговоров и показывает, до чего это было невинное дитя, невинное — без всяких дальнейших определений. Эта-то бесконечная непосредственность невинности, т. е. душа ее, а не одна эстетика ее тела, и вскружила голову Пушкину, повергнула его в «богомольное» отношение. До чего между ними не образовалось никакой связи, можно видеть из того, что она называла его «Пушкин», «мой Пушкин», а не «муж» и не «покойный мой муж». Единственно, что она могла постигнуть в отношении к нему — это верность, и была ему верна. Но больше она ничего не могла понять, что еще нужно от нее. Ну, например, она не любила его стихов, никаких, кроме посвященных ей. — «Господи, — сказала она раз у Смирновой, когда он стал читать последней новые стихи, — до чего ты мне надоел со своими стихами, Пушкин!» Он сделал вид, что не понял (какая характерная черточка душевного разъединения между женою и мужем), и отвечал: «Извини, этих ты еще не знаешь: я не читал их при тебе». — «Эти ли, другие ли, — все равно. Ты вообще надоел мне своими стихами». Он смутился. Между тем она с чрезвычайным интересом слушала россказни Смирновой о ее институтском житье-бытье, и т. д. Она любила веселость, движение, удовольствия, любила их в свои 19 — 24 года, и что же было ей делать, что стихи ей не нравятся? Это один из тех первобытных фактов, которых не переродишь, и он вовсе не зависел от ее необразования, потому что есть до сих пор и всегда были совершенно неразвитые и прямо глупые барышни, которые до безумия любят и чувствуют стихи, пушкинские и другие. Это — специальность, как цвет волос или глаз. По всему вероятно, Наталья Николаевна так же чувствовала своего мужа, как обратно он почувствовал бы жену свою, каким-нибудь роком женясь на синем чулке или на девушке с обширным коммерческим талантом. Заметно в отношениях его к ней нисколько не погасающее восхищение и богомольность: как будто она осталась девушкой, как будто он все восхищается еще неведомым и недоступным для него существом. А между тем у них были уже дети. Это был физиологический союз без тени мистической, без родства крови и понимания душевного. Так умер Пушкин, пытав кровавую встречу, прямо разбитый предметом восторга, только по смерти его оглянувшись на погибшего. Вслушайтесь в тон ее, простосердечный и недоумевающий, каким говорила она позднее своей тетке в присутствии Л.Н.Павлищева:

«Заверяю тебя, Ольга, в присутствии Леона священным моим словом, что я не погрешила и мысленно против Пушкина, а укоряю себя лишь в недальновидности. По неопытности я не подозревала ничего серьезного, а потому и не предупредила козней его врагов. Но в остальном чем провинилась? Моей привлекательной наружностью? Да не я же ее себе сотворила. Любезным обращением? Да этому виноват мой общительный характер. Остроумием в обществе? Но если острила, то вовсе не с целью обижать кого бы то ни было. Наконец, сказать смешно, неужели моим умением играть в шахматы, за которое получала комплименты у мужчин? Да скучно ведь играть в шахматы самой с собою. Но, может быть грешу, никогда не прощу злодеев, которые свели моего Пушкина в могилу, для чего обесславили меня. Скорбь же моя о Пушкине умаляется при сознании, что я чиста перед ним. Пусть праздные языки толкуют обо мне что угодно. Сами себя марают, а не того, кого чернят» (стр. 108).

Она была хорошая женщина, добрая, русская. И только цели бытия ее вовсе не совпадали с теми, для которых существовал Пушкин. Но уже нужно было ему сообразоваться с этими целями, а не ей, которая просто не знала, не видела, не чувствовала их иначе как внешней и общей оценкой. Судить ее мы так же имеем мало права, как осуждать и восклицать: почему к Софье Ковалевской, томившейся по любви, не поспешили профессора наших университетов, с готовностью любить, жертвовать, страдать около нее, освещавшей лучами ума своего Россию и Швецию. Нелепые рассуждения!

Мучительный этот вопрос в прекрасной, трезвой и любящей статье И.Л. Щеглова нашел житейское решение, к которому не надо делать философских, критических и публицистических поправок. В рассуждениях или, точнее сказать, изысканиях г. Щеглова есть действительно не только «новое о Пушкине», но и очень ценное и любопытное. В этих изысканиях он кропотлив, упорен, настойчив. И хотя сплетает узор выводов из мельчайших паутинок, но так прочно, что его трудно разорвать. Во всяком случае к литературе о Пушкине книжка присоединяется как полезный вклад.

1902