В Нагасаки ожидали прибытия русского «Добровольца». Судя по последней телеграмме из Сингапура, его можно было ждать с часу на час, если только непогода и тайфуны Китайского моря, неприветливого и опасного, не задержали его в пути; но «Курск» славился как своим ходом, так в особенности «морскими качествами», и за судьбу его беспокоиться было нечего.

У дебаркадера всё время толпилась разноцветная японская толпа: дженеришки со своими оригинальными экипажами, торговцы всякой мелочью, загорелые носильщики… Среди жёлтых японских лиц оригинально выделялись смуглые, почти чёрные физиономии малайцев… Пёстрые национальные костюмы, ещё не исчезнувшие, особенно у простонародья, ярко отделялись от европейских, в которые успели уже переодеться «интеллигенция» и «торговое сословие»… Между мужчинами свободно и непринуждённо разгуливали хорошенькие, маленькие японки-женщины, прославленные за своё изящество, домовитость и многие другие добродетели, на всём азиатском Востоке.

Вечерело… Однообразно проходили часы ожидания. Наконец в толпе началось усиленное движение, шум стал сильнее… Засуетились и на дебаркадере… Вдали показался, блестя на ярком вечернем солнце, бьющем косыми лучами, расфранчённый красавец «Курск» и, убавив ход, стал «втягиваться» в нагасакский рейд…

В толпе разного делового люда, собравшегося на встречу парохода на дебаркадере, особенной суетливостью и озабоченностью отличался молодой ещё человек в изящном «тропическом» костюме, выдававший в себе манерами и лицом несомненного русского. Он то напряжённо глядел в бинокль вдаль, где всё более и более вырисовывался «Курск», то сбегал на берег и торопливо говорил что-то на ломанном местном наречии полуодетым японским мальчишкам, которые обступали его и наперерыв тараторили. У каждого в руках были цветы, некоторые же имели их целые охапки.

Человек этот, молодой служащий в одной из русских фирм, торгующих в Японии, интеллигентный и развитой, по фамилии Борцов, нарочно «прилетел» в Нагасаки к приходу русского парохода, отпросившись на время от «дел» — вечных тормозов на пути человеческих желаний и планов…

Прилетел он встретить молоденькую, горячо любимую жену, которая была в гостях «на далёкой родине» и теперь возвращалась на «Курске» после полугодового отсутствия… Отсюда понятны волнение и нетерпение молодого человека. Чтоб ознаменовать приезд дорогой женщины, он накупил цветов и нанял толпу ребятишек разбрасывать эти цветы под ноги жены, когда она сойдёт на берег…

«Наконец-то… Наконец-то… — шептал он про себя, — загостилась, голубка! Загостилась, моя радость… моя единственная»…

Это случилось в Индийском океане, в чудном архипелаге Зондских островов, разбросанных, точно корзинки с цветами, в голубых волнах океана.

Это случилось душною южною ночью, когда и небо, и море точно млели в сладострастном покое и словно жили чувственной жизнью…

Это случилось в благословенных широтах, где природа проявляет особую творческую мощь…

Это случилось при ярком мерцании южных созвездий, при кротком розовом сиянии зодиакального света, когда воздух был напоён ароматом тропических цветов, нёсшимся с островков волшебного архипелага…

Была таинственная тропическая ночь… Взволнованному воображению казалось, что море спит в объятиях неба, облачённого в сверкающую миллионами огней ризу… Белесоватая прозрачная дымка окутывала даль… Красавец «Курск» полным ходом шёл в необъятном просторе океана, оставляя за собой серебряную полосу фосфорического света, переливающегося в волнах… Винт почти бесшумно работал, вспенивая воду за кормой…

На верхней палубе было всё тихо и темно… Только свет бесчисленных звёзд освещал несколько человеческих фигур на палубе… На верху, в штурвальной рубке, бесстрастный костромич направлял ход парохода, усталыми шагами прохаживался взад и вперёд в ожидании «склянок» молодой моряк в белом, и два «ученика», молчаливые и внимательные, поочерёдно переходили по мостику от рупора к рупору…

Какая-то благоговейная тишина царствовала «на верху», в святилище парохода…

«Курск» шёл в виду берегов. Слева группировались живописные мелкие острова; стройные пальмы, облитые фосфорическим светом ночи, красиво вырезывались ни побледневшем с востока небе… Что-то первобытное чудилось в этих островах, заброшенных в океане… Какая-то странная, таинственная жизнь чувствовалась там, на южных берегах, где под властью влаги и солнца роскошно развилась пышная тропическая растительность, где в густой листве причудливых растений таится тигр, где под душистыми, красивыми цветами свернулись смертоносные змеи…

«Двое» сидели рядом перед рубкой… — молодой человек с красивой русой бородой и голубыми глазами и стройная, изящная женщина с чёрными, непослушными волосами, со странно горящим взглядом глубоких чёрных глаз… Тёплый ветер, летя им навстречу, играл кружевной накидкой, покрывавшей её голову, и любовно и приветливо ласкал её обнажённую шею и пылающие щёки.

Низко опустив хорошенькую головку, женщина глубоко-глубоко задумалась; временами дрожь пробегала по её молодому телу, и трепет тревоги, странной, точно лихорадка, заставлял её как-то, почти бессознательно, прижиматься к своему соседу. Он, взяв одну из маленьких ручек, ласкал её, гладил… и в то же время нашёптывал ей слова любви, надежды… бессвязную, но обворожительную сказку влюблённого, вечно однообразную, но вечно юную… Казалось, он умолял её о чём-то, и она, всё более и более обессиливая, склонялась на его страстные, нежные мольбы…

Пароход шёл совсем близко от берега: внимательному взору удалось бы различить отдельные деревья, странные постройки на сваях, приютившиеся в тёмной листве… До слуха доносился тихий ропот волн, разбивающихся о прибрежные камни… Аромат каких-то неведомых цветов, пряный и раздражающий, действовал на нервы… Воображение усиленно работало, поддаваясь таинственному очарованию странной, неведомой для северянина, ночи… Оно переносило своими загадочными чарами туда, на дикий берег, окутанный дымкой предутреннего тумана, где чудилась иная, первобытная жизнь…

Очарование всё более и более овладевало душой… Забывалось «прошлое», пролетевшее далеко-далеко за синими морями, в цивилизованном мире… Между душой и этой южной девственной природой устанавливалось странное, непонятное общение… испытывалось сладкое, упоительное опьянение…

Здесь, так близко… всего в нескольких шагах, иная жизнь, — жизнь, которой жили наши предки во времена младенчества народов; здесь не существует всего того, что пережито культурным человеком за много-много лет… Здесь всё просто, — здесь человек не царь природы, не гордый властелин её, а лишь составляет одно из звеньев животного мира и живёт жизнью, чуждою нравственных томлений духа, чуждою всех осложнений, правил, требований, наложенных на человечество цивилизацией…

Манит и дразнит тропический лес бананов, пальм, странных, незнакомых европейцу деревьев, перевитый гирляндами лиан; в его таинственной, словно очарованной, тиши такая нега, такая истома… Забывается, что этот дивный южный мир рядом с прекраснейшими чудесами создал кровожадного тигра и смертельную кобру, и «дерево смерти»…

Но зачем вспоминать о них, когда так хорошо жить, когда уснувшая совесть не вызывает из прошлого никаких призраков, когда в молодом теле проснулся трепет любви, неги и томления, когда сердца учащённо бьются, а уста, покорные обаянию обворожительной, очарованной тропической ночи, сливаются в невольном, мучительно-сладостном поцелуе…

В небе гасли одна за другой ясные звёзды; беловатая полоса тумана показалась вдали на востоке, где из-за странных причудливых туч уже брызнули первые проблески зари и заискрились на очертаниях пурпурных облаков… Так же шёл пароход, минуя заколдованные неведомой силой островки, остатки первобытного мира… Так же веял лёгкий ветер, ласковый и опьяняющий… Так же дышало море, спокойно-величавое… Белые руки обвивали, любовно и нежно, любимого человека, трепещущая грудь отдавалась томлению страсти и чарам любви… и забвение — забвение прошлого, забвение долга, обязанностей, добровольно наложенных цепей — овладевало душою…