Военная служба должна была стать для евреев средством приобщения их к православию. Этой цели в особенности предназначались Военные кантонистские школы. Институт кантонистов — это детище тогдашнего крепостного права, к которому менее всего было причастно еврейство, не имевшее ни крепостников, ни крепостных. Поэтому решение русского правительства являлось присвоением произвольного права на детей незакрепощенных жителей.

Русские кантонисты были детьми солдат и военных поселян. После того как крепостные отцы были отданы в солдаты, они стали собственностью военного ведомства и, как доказательство, государство брало на себя содержание солдатских жен и их детей. Относительно же евреев было решено брать кантонистов из всех общественных групп и цель, которая при этом преследовалась, не совпадала с той, которая была в отношении русских. Здесь цель была совсем иная. Предполагалось, что в кантонистских школах можно будет окрестить еврейских мальчиков в массовом порядке: при первом физическом или даже психологическом воздействии они откажутся от своей веры и от своего народа. Психике еврейской массы было невыносимо свыкнуться с тем будущим, которое было уготовлено их детям. Еврейские общественные деятели стали ходатайствовать перед сановниками для отвращения беды. Очевидно, не обошлось без денежного подкупа, но все было напрасно.

В дальнейшем, как показали события, значительное количество мальчиков было окрещено еще до прибытия в школы. В то время все радели о православии. Крещением малолетних занимались и великосветские дамы, жены сиятельных вельмож. Особенное усердие в этом деле показала супруга генерал-губернатора Юго-Западного края княгиня Екатерина Алексеевна Васильчикова. А что происходило в стенах кантонистских школ? Там крещение производилось более энергично и методами, очень далекими от христианского человеколюбия.

Еврейским мальчикам суждено было испить до дна чашу сурового милитаризма николаевского времени.

Они терпели как парии среди париев — как русские бесправные граждане и как евреи, по отношению к которым все дозволялось. В отношении их был создан ряд ограничений. Мальчиков делили на две группы: оставшиеся в еврействе и перешедшие в православие. Первые подвергались различным правовым ограничениям, но не в стеснениях таились ужасы, наполнявшие жизнь этих многострадальных детей. Пытки, которым ближайшее начальство подвергало их, чтобы заставить перейти в православие, были невыносимы. Школа-казарма с ее суровой дисциплиной была призвана по-новому формировать юношей, создать из них новое поколение, освобожденное от национальных черт, вполне обрусевших и, конечно, окрещенных. А затем, после кантонистской школы 25-летняя солдатская служба... Эта служба выкраивала из жизни полосу из «счастливой» юности и начинающейся старческой дряхлости. Сколько скорби и слез вызывала она у коренного русского населения! Тем более она должна была быть тяжела русским евреям двадцатых годов. Им чужды были казарменные порядки, непривычна солдатская выправка и уж совсем страшны были шпицрутены, палки, тумаки, кулаки, зуботычины, раздаваемые начальством за малейшие погрешности в осваивании военной муштры.

Еврейские юноши, попадая в армию непосредственно, минуя кантонистские школы, также отсылались за тысячи километров от родных мест. Военную службу они несли в отдаленных окраинах страны, где к ним относились презрительно и враждебно. Там на еврейских солдат воздействовали так, что постепенно они должны были раствориться в главенствующей нации.

Вот что писал официозный орган — журнал министерства внутренних дел о первом рекрутском наборе, когда даже еврейское горе отмечалось не иначе, как с оттенком злорадства:

«Первый набор, как событие небывалое, неожиданное и совершенно противное еврейской трусости, лени и бездельничеству, распространил отчаяние по всему иудейскому племени. Матери бегали на могилы своих родителей, валялись по земле и просили их заступления; некоторые даже умирали от горести и отчаяния. Умирали и жиденята от одной мысли, что они будут жолнерами, москалями, будут обриты, острижены, далеко от родины, в строгости и повиновении».

Прошел месяц после опубликования указа, и в Петербурге получилось донесение, что в Волынском городе Старо-Константиновке произошли «возмущение и беспорядки между евреями по случаю объявления указа».

Шеф жандармов Бенкендорф доложил об этом Николаю I и затем объявил министру внутренних дел царскую волю, чтобы «во всех подобных случаях судить виновных военным судом». В Петербурге предвидели, что страшный указ будет причиной еврейских бунтов, а потому и приготовили чрезвычайные меры усмирения, но приготовления оказались ненужными. Нигде не было открытого возмущения против властей. В Старо-Константиновке же «возмущение» имело такой характер, что трудно было подвести виновных под меч военного суда. Потрясенные указом жители этого городка постились и плакали в синагогах, а затем сделали следующее: написали прошение-жалобу Господу-Богу и вручили бумагу одному из умерших в те дни членов кагала для передачи по назначению. Эта наивная жалоба всемогущему Богу и сопровождавшие ее волнения были приняты властями за «бунт». Политическое возмущение в тогдашней обстановке было невозможно и немыслимо, и только религиозные демонстрации в стенах синагог давали исход накипевшему народному горю.

Каждый раз, когда обнародовался приказ о наборе, великий ужас охватывал всех тех, кто должен был стать жертвой рекрутчины. Дома, улицы, местечки в целом опустели. Уклонение от воинской повинности носило массовый эпидемический характер. Каждый стремился спасти себя. Как обойти закон? Как избегнуть страшной кантонистской школы? Спасались всеми возможными путями и способами. Мальчики и юноши прятались, кто как мог: в бочке в запертом сарае, под стогами соломы в поле, в печах, на чердаках, в зашитых перинах. Некоторые убегали за границу. Старшие годами бродяжничали без документов, слоняясь на чужбине, прячась и работая за одни харчи. Их эксплуатировали, над ними издевались, их обижали, унижали, ими помыкали, как рабами, и они все сносили терпеливо, безропотно: малейший донос полиции — и они погибли.

Иные вступали в привилегированное купеческое сословие низшего разряда, также свободное от рекрутской повинности. Они продавали из своего жалкого скарба все, что можно было, вымаливали милостыню. Эти нищие в рубищах собирали копейки, чтобы к концу года образовать из этих копеек сумму для внесения в казну и называться по паспорту купцом третьей гильдии.

Некоторые нанимали за себя или своего сына «охотника», разоряясь на долгие годы, или подкупали врачей и членов рекрутских присутствий. Большая же часть калечили себя, чтобы стать негодными к военной службе.

Самым распространенным и самым отвратительным средством спасения были искусственные язвы на теле. От подобных язв разило так, что приблизиться нельзя было. Надрежет кандидат в рекруты кожу на голове, на руке или ноге, нальет в надрез скипидару или еще чего-нибудь и расковыряет рану. В несколько дней все волосы на голове вылезали, голова загнивала; гной растекался по лбу, затылку, за уши. На шее желтые нарывы, на ноге оголилась кость, мясо гниет и становится зеленым, нога пухнет. Но никакие мучения не пугали добровольного калеку, лишь бы его освободили, лишь бы в «приеме» произнесли для него заветное слово — «затылок».

Уродовавшие себя подобным образом полагали, что паршивого не возьмут. Ведь смердящие с прогнившими костями, с пархатой головой к военной службе не годятся.

Но не тут-то было.

Приведут таких в воинское присутствие, живо забреют лоб и отведут в казарму, где прикажут дядькам-солдатам лечить их до отправления. Те и начнут мазать раны дегтем с солью и парить в бане веником. Кожа понемногу присохнет, и солдаты, как примутся отдирать струпья, так по всей казарме начинается вой и крики.