По вопросу о подкупе Н. Н. Новосильцева евреями, сообщенном Ципринусом, выступил другой современник — Н. В. Кукольник в «Русском архиве» со следующей заметкой:

«...Относительно еврейской рекрутчины и взятых якобы Николаем Николаевичем 200 тысяч рублей я не могу сказать ничего определенного, потому что я никогда не был в близких отношениях с жидами; но я жил во все это время, когда составлялся проект и последовал указ, в Вильне, в самом средоточии жидовства, и если б существовало что-нибудь подобное, то невозможно, чтобы кто-нибудь из них о том не проговорился. Но ни я, ни кто-либо из жителей здешнего края и намека на это обстоятельство не слышал. Недоброжелателей у Николая Николаевича в здешнем крае было довольно, и известно по какой причине, и если б перед ними хоть один жид проговорился, то поспешили бы тотчас передать эту весть всему краю. А этого не было. А потому, как г-н Ципринус представляет в этом случае в доказательство себя, приводя разговор свой с Мордухом, то я представляю в такое же доказательство себя, утверждая по совести, что об этом происшествии до появления статьи г. Ципринуса я ничего не слышал».

Ципринус подозревает Новосильцева в получении крупной взятки. В связи с тем же делом о рекрутчине евреев другой мемуарист той эпохи, некий Аристов, выдвигает предположение о взятке «за молчание», данной графу Н. С. Мордвинову.

Вот что пишет по этому поводу Аристов:

«Известно, что в начале царствования Николая I евреи легко могли обходить натуральную воинскую повинность, расплачиваясь деньгами вместо рекрутов и записываясь в купеческие гильдии. Не раз возникал вопрос, что несправедливо налагать исключительно на русских самую тяжелую службу — солдатскую, а евреям дать возможность уклоняться от нее в натуре и платить деньгами. Но большинство влиятельных лиц доказывали, что израильское племя — хилое и слабое, из евреев не выйдет сносных служак и они только составят лишнюю обузу и бремя для полков, да и народ они трусливый от природы, ненадежной нравственности, жадный и корыстолюбивый, поэтому легко могут быть изменниками и дезертирами в горячей борьбе с врагами. Долго это мнение брало верх. Однако граф Мордвинов, известный честнейший деятель государственный, решился во что бы то ни стало убедить государя в необходимости брать с евреев солдат натурою. Он представил неотразимые убеждения, что эта самая справедливая и законная мера правительства должна быть приведена в исполнение, и чем скорее, тем лучше. Государь предписал повести это дело формально».

С величайшим ужасом прослышали евреи об этих горьких для них административных замыслах. С быстротой молнии разнеслась по всем кагалам России весть об опасности и о конце беспечального житья, аки бы во дни Соломоновы. Всюду наложен был самый тяжелый пост и добровольные пожертвования. Этот оригинальный пост состоял в том, что каждый сократил расход на свои ежедневные издержки на три четверти: если еврей тратил обыкновенно один рубль в день, то он должен довольствоваться 25 копейками, а остальные 75 копеек вносить в общую сумму кагала. То же самое следовало проделывать со свечами[3] в день шабаша, то есть зажигать их в 4 раза более обыкновенного. Такой чрезвычайный пост в течение месяца образовал громадную цифру в несколько сот тысяч из свободных остатков от еврейского продовольствия, из пожертвований и свечного сбора. Эта сумма назначалась на подкупы влиятельных лиц в Петербурге, которые постарались бы не допустить рекрутской повинности с евреев натурой. Еврейские богачи-вожаки взяли эти деньги и отправились обделывать свои делишки; в большинстве случаев они были довольны, потому что их хлопоты были удачны.

Но вот они встретили главное препятствие в бескорыстном и неподкупном графе Мордвинове, на стороне которого был государь.

«Если он хоть немного подастся на вашу руку или по болезни не придет в Государственный совет, или просто будет молчать в заседании, тогда, несомненно, ваша возьмет». Так утверждали все царедворцы, и еврейские представители обдумали, каким образом удобнее подступить к адмиралу Мордвинову. А время заседания Государственного совета по воинской повинности евреев приближалось. Вот являются ходоки к графу и просят уделить им четверть часа времени. Вышел «российский Аристид» и начал внимательно выслушивать их. Как тонкие знатоки сердца человеческого, они сначала затронули его со стороны гуманности и, между прочим, убеждали:

— Какая особая заслуга будет для вашего сиятельства, когда миллионы подданных императора на пространстве целой России поднимут плач и гвалт и станут посылать проклятия виновнику своего несчастья?

— Пускай лучше сыплются на мою голову проклятия евреев, — сказал с улыбкой Мордвинов, — а то теперь приходится выслушивать от своих собратьев православных, которые хозяева русской земли и заслуживают всякого облегчения.

Тогда евреи приступили к главному, по их мнению, убедительному практическому средству и стали предлагать графу громадные деньги, чтобы он не препятствовал проведению доказательств в их пользу в Государственном совете.

— Я доселе не торговал ни правдой, ни совестью!.. — гордо отрезал Мордвинов.

— Ваше сиятельство! Кому неизвестна неподкупность ваша и Сперанского? Неужели вы нас считаете низкими и презренными, что мы смели просить вас продавать и покупать неоценимые сокровища вашей души? Мы предлагаем вам 200 тысяч рублей единственно за то, чтобы вы молчали в Государственном совете, а на эту сумму вы можете много оказать благодеяний и делать добра.

— Так 200 тысяч рублей за то только, чтобы я молчал? — переспросил адмирал. — Так ли я вас понял? — Совершенно верно, исключительно только за молчание, и никакой тут кривды не должно быть с вашей стороны.

— Если так, давайте деньги: во все заседание Государственного совета по вопросу, вас интересующему, не выскажу ни одного слова, ни в вашу пользу, ни против вас.

— Шутить изволите, ваше сиятельство? — с чувством подобострастия говорили представители кагала.

— Какие тут шутки! Обещаю верно и даю вам честное слово, что поступлю как сказал.

Весьма быстро и точно рассчитались евреи с Мордвиновым и в восторге отправились домой, считая заранее выигранным свое дело.

Собрался на заседание в полном составе Государственный совет и прибыл сам император Николай Павлович. Начались рассуждения по вопросу о натуральной воинской повинности евреев. Большинство членов наперебой, один за другим, стали доказывать с сильным одушевлением и жаром, какой громадный вред для военной русской дисциплины произойдет от привлечения евреев на службу в солдаты. Мордвинов внимательно слушает и упорно молчит...

Еще сильнее разгораются прения и споры и опять-таки сводятся в пользу евреев. Мордвинов сидит по-прежнему — ни возражения, ни слова, точно вопрос спорный совсем его не касается.

Император упорно посматривал на него, вызывая на разговор и опровержение высказанных мнений членов совета; граф стал уклоняться от взглядов государя и посматривал в сторону. Наконец, Николай Павлович прямо и резко заметил Мордвинову:

— Ты, главным образом, настаивал, чтобы евреи несли рекрутские повинности; теперь решается вопрос такой важности; ты слышишь, многие не согласны на это и говорят: произойдет вред от приведения в исполнение этой меры. Что же ты ничего не говоришь?

— Не могу, ваше императорское величество!

— Как «не могу»? — удивился государь. — Что это значит?

— Я дал честное слово не говорить и обязан сдержать его.

Еще более изумился государь и забросал вопросами адмирала:

— Кому дал слово? Почему? — и т.д.

Мордвинов ответил.

— Чтобы я молчал по еврейскому вопросу в Государственном совете, мне дали большие деньги. — Он достал из портфеля 200 тысяч рублей и передал государю. — Тут ровно двести тысяч — продолжал Мордвинов. — Если мне евреи за одно молчание дали такую почтенную сумму, то сколько же получили те члены совета, которые с великим красноречием ораторствовали в защиту льгот еврейских?..