В лазареты кантонисты попадали не только когда по-настоящему болели, но и тогда, когда муштра становилась невмоготу, опротивели классы или хотелось отдохнуть от казарменных волнений. Расковыряет парень ногу гвоздем или куском стекла, надрежет палец и даст ему распухнуть. Такого сначала высекут, потом отправят в лазарет на излечение. Однако долго залеживаться там никому не давали. И в лазарете наказывали за разные проступки и неисправности против устава и колотили совершенно так же, как и в казарме. Вся выгода лазаретного житья заключалась в том, что там не было ни фронтовых учений, ни классных уроков.
Режим в школах военных поселян был суровее, чем в школах для солдатских детей. Для кантонистов-поселян была выработана инструкция, которая обязала учителей руководствоваться такими «педагогическими» принципами, как порка. Воспитанники же должны были доносить начальству обо всем, что происходило в школе.
В среднем возрасте, то есть от 7 до 12 лет, дети военных поселян посещали школы, имевшиеся при каждой роте. Кантонисты-поселяне старшего возраста (от 12 до 18 лет) были причислены к батальонной школе при штабе полка. То были школы повышенного типа.
В ротных и батальонных школах занятия начинались в 7 часов утра и продолжались до 12 часов. Три часа отводились на обучение наукам: то есть тому же Закону Божьему, священной истории, чистописанию и арифметике. Два часа посвящались ремеслам. После обеда кантонисты должны были помогать родителям по хозяйству. В большинстве случаев ротная школа находилась весьма далеко от поселков. Кантонист же обязан был являться на занятия в точно установленное время, и мальчики ежедневно проделывали по 30 и больше верст туда и обратно. После школы голодный и измученный малыш должен был, согласно инструкции, помогать по хозяйству. Если проверяющий унтер находил его спящим, то виновного ожидала жестокая порка.
Мастерские располагались рядом со школой. В них мальчики строгали, пилили, сбивали ящики, плели корзины, занимались и другим «рукодельем», которое должно было окупать их учебу и давать доход начальству.
Суточное расписание жизни кантониста-поселянина было составлено самым подробным образом: столько-то минут отводилось на одевание и молитву, столько-то времени на обед и ужин, на сон и т.д. И хотя на сон было отведено 8 часов, военные занятия и работа по хозяйству отнимали больше времени, чем было установлено для них расписанием.
Батальонные школы для старшего возраста состояли из 3 классов: нижнего, среднего и верхнего. Каждый их этих классов имел два отделения. Для старших кантонистов день начинался в 5 часов 30 минут. Такой ранний подъем после 4—5 часов сна, после невероятного физического и морального напряжения предыдущего дня, был одним из видов истязаний.
И в этих школах отсутствовали буквари, книги. Их заменяли те же таблицы на стенах. Бумага и перья были большой редкостью. Были аспидные доски с грифелями и столы с мелко посыпанным песком.
Посещение ротных и батальонных школ высшим начальством происходило довольно часто и грозило совершенно неожиданными карами. Однажды после смотра батальонных школ графом Клейнмихелем, другом Николая I и учеником Аракчеева, граф несколько раз повторял сопровождавшим его офицерам: «Секите их всех, каналий. Это самое главное и самое необходимое». И детей нещадно секли, и они умирали, многие кончали самоубийством. Для смерти существовали неписаные правила: полагалось пороть так, чтобы засеченный мог прожить хотя бы неделю в лазарете. Тогда лекаря отмечали, что смерть последовала от какой-нибудь болезни: горячки, воспаления легких и т.п.
Во время летних каникул, то есть с 1-го апреля и до 15 сентября во всех кантонистских школах занятия в классах были отменены. На это время кантонистов распределяли на разные работы: подручными в разного рода мастерские, на кирпичные заводы, на сбор трав и кореньев и назначали вестовыми. «Ходить на вести» значило являться домой к батальонному, ротному и другим офицерам для выполнения разных работ. Вестовые находились в подчинении денщиков и кухарок, и это обстоятельство немного улучшало их питание, но оно же подвергало их непредвиденным наказаниям.
Однажды кантонист чистил кастрюлю и неосторожно толкнул стоявший вблизи кувшин с молоком. Кувшин уцелел, но молоко пролилось. За это виновнику дали 50 розог по распоряжению жены ротного командира. Сам ротный тогда отсутствовал. Провинившегося командирша прогнала и велела сказать фельдфебелю, чтобы прислал другого. Но когда фельдфебель узнал,в чем дело, он решил дать кантонисту еще и от себя 50 ударов. Напрасно бедняга уверял, что его уже высекли. Он получил новую порцию розог.
Курение табака считалось серьезным проступком, за который давали не менее 500 розог. Считая, что быть на вестях — это не то, что жизнь в казарме, кантонист позволил себе покурить. Его поймали с сигарой и дали 500 розог. Страдалец сперва кричал, потом стонал, а к концу сечения совсем умолк. Полуживого отнесли его в лазарет и через два месяца он скончался в муках от незаживших ран.
Как ни кажется странным, но из всех работ самой привлекательной было заготовление розог. Собирая розги в поле, кантонисты чувствовали себя как бы на свободе. В это время они распевали песни, где в неудобных для печати словах выражали свою ненависть к командирам. Пели, несмотря на то, что такие песни были запрещены и за них жестоко наказывали. Пели еще печальные песни, как например, «Калина с матушкой, что не рано зацвела, не в ту пору времячко Маша сына родила и, не собравшись с разумом, в солдаты отдала». Заунывные песни повествовали о том, как наказанный, умирая от розог, прощается со своей матерью и прощает своих товарищей, которые его обижали. От тоскливого напева и печального повествования слабонервные рыдали.
Наказывали жестоко солдатских детей, их засекали насмерть. От побоев кантонисты умирали в огромном количестве, но комплект был всегда полный. По требованию батальонного командира в школу прибывали все новые и новые партии мальчиков. Никого не интересовало, куда исчезали в таком количестве дети. Да если бы кто посмел поднять голос в защиту терзаемых, такому не поздоровилось бы...
Розги были, как полагалось, длиной в полтора метра; гнулись они так хорошо, что из прута можно было свернуть кольцо, не поломав его. От удара таким прутом не только рассекалась кожа, прут уходил глубоко в тело, разбрызгивая кровь. Говорили, что прутья эти хуже кнута палача.
Сечение производилось по установленным правилам: в растяжку на земле, на скамье или «на воздухе». Это было, так сказать, официальное наказание, и право наказывать розгами принадлежало офицерам. Помимо этого существовали еще подзатыльники, зуботычины, пинки, оплеухи, затрещины, толчки, которые раздавало низшее начальство.
Экзекуцию розгами выполняли только барабанщики. В кантонистских школах они составляли как бы отдельную касту. В барабанщики вербовались неспособные ни к какой науке. Были и добровольцы, которые шли в барабанщики ради выгоды. Эта должность была самая легкая. Надо было бить в барабаны утреннюю и вечернюю зори, дежурить в столовой и в местах, где кантонисты выполняли какую-нибудь работу. Основным условием для барабанщика были крепкие мускулы. Розги сохранялись в погребе, в прохладной сырости. Когда же они все-таки подсыхали, барабанщики ставили их в ушаты с водой. Они же обязаны были докладывать начальству об их убыли и заботиться о своевременной заготовке новых розог. В свободное от дежурства время барабанщики упражнялись в примерном сечении и в этом искусстве иные достигали совершенства. Надо было видеть, когда они наказывали и распоряжались теми, кто держал растянутую жертву! После 50 ударов пот лил с них градом, рожи раскраснелись; их сменяли другие барабанщики, с нетерпением ожидавшие своей очереди наслаждаться. Молодые палачи приходили в звериный экстаз, и нездоровые инстинкты овладевали ими. Часто случалось, что барабанщики, опьяненные кровью, продолжали сечь и после того, что виновный получил определенное ему количество ударов. Правда, за такое ослушание пороли их самих.
