– Конечно. Не пройти ли нам вот сюда, отсюда вы сможете лучше всего рассмотреть расположение клумб.

– Я никогда не в состоянии буду понять, как он мог расстаться с вами?

Она пожала плечами, и ее легкий шарф соскользнул у нее с плеч.

– А я никогда не в состоянии буду понять, как он мог оставаться со мной так долго, – призналась она. – Это правда, что та жалкая женщина сбежала к отцу и отказалась ехать с ним на Эльбу?

– Боюсь, что да.

– Это тоже удивительно, – резким тоном продолжала она. – Члену семьи Габсбургов следовало бы иметь большее чувство долга, чем у каких-то там Мюратов, Неев и им подобных. Конечно, она никогда не любила его, но должна же она понимать, что значит для него король римский. Он заслуживает большего.

– Не обвиняйте Нея и маршалов, мадам, – попытался убедить ее Александр. – Они вынуждены были заключить мир; Франция лежала бы в руинах, послушайся они Наполеона.

– Возможно. Вы должны меня простить, ваше величество. Как женщина, я просто не могу представить себе подобные вещи… Как же он будет там, на Эльбе?

– Это очень приятное место, – успокоил ее царь. – Ему позволено сохранить титул императора, и мы отдали остров в полное его распоряжение. Возможно, ему удастся найти там что-то вроде счастья.

– Все же это не совсем то, что править Европой. Скажите мне, правда ли, что он пытался покончить жизнь самоубийством после отречения в Фонтенбло? До меня доходили слухи об этом. Голос ее был неестественно спокоен.

– Думаю, что да, – осторожно ответил Александр, – в момент отчаяния. Но уже к следующему утру ему удалось собраться с силами.

Она издала короткий смешок.

– Он мог пойти на это. Воображаю его всегда такого оптимиста всегда убеждающего других людей, что он может творить чудеса, ведь он и сам был полностью в этом убежден. А теперь все кончено, вернулись Бурбоны. Думаю, что это ошибка. Они заслуживали гильотины, настолько тупы они были… Посмотрите вон туда, вниз, ваше величество. Видите небольшой фонтан? Ну разве он не прелестен?

– Он очарователен, мадам.

Она стояла близко к нему, и он ощутил, что ее сотрясает дрожь.

– Вам холодно. Нам следует вернуться, или позвольте по крайней мере принести вам шаль.

– Нет, благодарю вас, ваше величество. В конце концов это мой самый элегантный туалет, который я надела в вашу честь. Зачем же я буду скрывать его под старой шалью? Давайте пройдем вот сюда.

Ее кудрявая голова была на уровне его плеча, и когда она повернулась, в ее головном уборе сверкнули бриллианты.

Несколько минут они молчали, а потом Александр неожиданно произнес:

– Вы говорили, что жизнь удивительна. Если бы вы знали, насколько я согласен с вами! В своем поражении Наполеон приобретет больше друзей, чем он имел, когда успех сопутствовал ему, даже вы, мадам, с кем он обошелся так бесчестно. А я, победитель, окружен людьми, действующими против меня!

– Безусловно, вы имеете в виду Талейрана. Ужасный человек, он действует против всех. Я иногда думаю, что ум его так же искривлен, как и нога. А кто еще, ваше величество?

– Австрийцы, – ответил он.

– Они, должно быть, боятся вас, – заметила она. – Раньше они боялись Наполеона, а теперь они боятся вас, полагаю потому, что вы его победили. Ненависть человечества – вот награда за величие. Когда-то что-то в этом роде сказал Бонапарт. Не могла же я сама такое придумать!

Она посмотрела на него и улыбнулась, он порывисто поднес ее руку к губам и поцеловал. Было нечто невыносимо трогательное в ее преданности человеку, которого он победил, и в той искренности, с которой она обращалась с ним. Он заметил, что она все еще дрожала.

– Вы еще очень молоды, ваше величество, – мягко проговорила она. – Сейчас мир принадлежит вам, как когда-то он принадлежал ему… Никогда не понимала, почему мужчинам это так важно. Но я сейчас достаточно стара, чтобы предаваться раскаянию. Я не смогла воспользоваться величайшей возможностью, какая только когда-либо выпадала на долю женщины. Меня любил величайший человек своего времени, а я была слишком глупа, чтобы оценить это. Я потеряла его и я заслужила это, но себя я никогда не прощу. Да, действительно похолодало! Нам лучше вернуться.

– Мадам, – продолжал настаивать Александр, – позвольте предложить вам свое покровительство. Мне хотелось бы обеспечить ваше содержание, а также содержание голландской королевы и ее детей. Мне не хочется думать, что его величество король Людовик Может быть не щедрым. Прошу вас, позвольте мне сделать это.

Она улыбнулась и покачала головой.

– Неудивительно, что французский народ тянется к вам, – просто сказала она. – Вы очень хороший человек, ваше величество – гораздо, гораздо лучше, чем император. Его моя расточительность сводила с ума. А сейчас, боюсь, я опять вся в долгах.

– Начиная с этого момента, уже нет, – отозвался Александр. – Предоставьте все эти дела мне, мадам, и не беспокойтесь больше о них. А вот и дом; нам осталось недалеко. Надеюсь, вы не простудились.

Они вошли внутрь, где какое-то время посидели вместе с Гортензией, королевой Голландии. Жозефина снова была самой собой, улыбалась Александру. К ней вернулся переливчатый смех, изящные жесты, теперь она ничем не напоминала ту женщину в саду, которая с горечью в сердце предавалась горю и сожалению.

Александр наконец-то поднялся и, склонившись, поцеловал ей руку. Он очень удивился, почувствовав, что она холодна как лед.

Жозефина пожелала ему спокойной ночи, а ее дочь присела перед ним в глубоком поклоне, опустив глаза. Она почти ничего не сказала на протяжении всего вечера.

Царь проследовал в свои апартаменты и лег в постель. Не в силах уснуть, он поймал себя на том, что думает о Марии Нарышкиной, обо всех тех женщинах, которые были у него в прошлом. Он был еще молод, как сказала Жозефина, а теперь, когда напряжение кампании прошло, он оставался полным сил мужчиной и совершенно одиноким. Александр поворочался в своей огромной кровати и затих; его дверь открылась. На пороге он увидел женщину и не сразу узнал ее. Он медленно поднялся. Она подошла к нему, и под ее длинным одеянием он увидел оголенные ноги. Она подошла к краю кровати и посмотрела на него. Бледное лицо Гортензии Бонапарт смягчила улыбка.

– Я не помешала вам, ваше величество? – прошептала она.

Александр не сводил с нее глаз, а она опустила руку, придерживавшую ее халат, и он распахнулся.

– Нет, мадам, – мягко сказал он. Затем он улыбнулся ей и протянул руку.

В конце мая Жозефина, французская императрица, умерла, умерла от простуды, которую она подхватила, гуляя по парку с царем. Это была подходящая кончина для женщины, чья жизнь считалась бесполезной и несдержанной. О ее смерти ходило много сплетен, все время с новыми подробностями; Александр в это время жил в Париже, а бывшая королева Голландии пыталась привести в порядок многочисленные дела своей матери. Она оставалась по-прежнему холодной и молчаливой, такой же, как в вечер визита Александра. Когда до нее дошли слухи, что Жозефина изменила Наполеону с его врагом, она только улыбнулась. Пойти к нему в комнату она решила сама. Когда она узнала, что он уже предложил деньги и защиту семье, она расхохоталась. Но дело того стоило. Никто из них никогда не забудет той ночи. Она была триумфом для него и местью для нее, местью за все те годы, что она любила Наполеона Бонапарта, а он лебезил перед ее матушкой, местью за ее несчастное замужество с человеком, к которому она питала отвращение. Кроме этого, она вообразила, что Жозефина имеет виды на русского императора, и она поспешила расстроить планы матери и первой преуспеть в этом. И ей это удалось, хотя взгляд умирающей от пневмонии несколькими днями позже Жозефины показал ей, что та обо всем догадалась.