Атаковавшие становились все смелее, приносили все больше и больше потерь. Они прятались в лесах, за каждой кочкой. К ним присоединился и еще один союзник – народ.

Когда Наполеон вошел в Россию, большинство людей вело себя апатично. Деревни сжигались, а люди сгонялись со своих мест своими же войсками, по приказу своего же императора, в результате чего многие тысячи их погибли. Безмолвный крепостной воспринимал эти несчастья как неизбежность, выпавшую на его долю. Перед завоевателем был такой же страх, как и перед помещиком, и перед императорскими войсками. Страх был неотъемлемой частью жизни крестьян; но страх перерос в ненависть после пожара в столице. В глазах огромной массы русского народа неверные французы сожгли святую Москву. Крестьяне поднялись в своем праведном гневе на богохульников.

Они подкрадывались к отставшим французским солдатам и убивали их. Часовых часто резали зверскими способами, причем женщины убивали с такой же яростью, что и мужчины. – «Партизаны», это страшное слово, которое впервые было произнесено в Испании, где полегло столько наполеоновских солдат, сейчас переходило из уст в уста среди солдат Великой Армии и в России. Дезертировать теперь стало небезопасно; лучше было держаться всем вместе, голодать и проводить бессонные ночи в стычках с казаками, которые следовали одна за другой, чем рискнуть остаться в пустынной стране и попасть в руки мужиков.

Французы находились примерно в сотне миль от Смоленска, когда русские превосходящими силами атаковали их у Вязьмы. Благодаря гению Наполеона им опять был дан отпор, несмотря на слабость его войска и на то, что позиции их были незащищенными. И опять Кутузов сделал большой промах, не выставив подкрепления, которые французы уже не отбили бы.

Французы подбирали своих раненых – сейчас никого нельзя было оставлять на милость Божью. Они и направлялись к Смоленску, чтобы найти там убежище. Смоленск можно было защищать, ведь они оставили там свой гарнизон и большие запасы. Вперед! Это был приказ Наполеона. Вперед на Смоленск как можно быстрее!

Над головой стояло еще безоблачное голубое небо, но уже с четвертого на пятое ноября поднялся резкий ветер. Солдаты поднимали воротники шинелей и собирались вокруг костров. В своей палатке император сидел вместе с Неем и Мюратом, протягивая руки к теплу горящей печки. Первым выразил терзавший всех страх Ней.

– Становится все холоднее, – сказал он. – Температура резко падает.

Ни Мюрат, ни Наполеон ему не ответили.

Этой ночью ледяной ветер сменился бураном, а температура упала до восемнадцати градусов ниже нуля.

Почти невозможно было определить, когда же наступал день. Снежная буря завывала с силой урагана по всей местности, все покрыл густой снежный покров. Палатки сметало, лошади замерзали, а повозки тонули в глубоких сугробах. Окоченевшие, ничего не видящие из-за снега люди, проклиная все на свете, силились сдвинуть повозки с места, но большую их часть приходилось оставлять, а вместе с ними и последнее убежище для раненых.

Армия поползла вперед через не отмеченное ни на одной карте снежное поле. Те колонны, которые сбивались с пути, исчезали и гибли через несколько часов. Не было ни дорог, ни дорожных столбов… ничего.

Пехота, артиллерия и кавалерия безнадежно перепутались, стараясь пробиться сквозь снежную бурю, а когда холод стал еще сильнее, то люди начали падать на ходу. Те, у кого не хватало сил идти дальше, так и оставались замерзать в этой бескрайней равнине. О жалости просто не могло быть и речи. Дух товарищества исчез в этой ужасной снежной пустыне, а вместе с ним исчезла и дисциплина. Только Старая Гвардия пыталась сохранить какое-то подобие порядка; но и в ней солдаты не могли перебороть безысходность и отчаяние. Были забыты все чины, офицеры и простые солдаты вместе медленно продвигались вперед. Образовывались группы, которые только для себя добывали жалкие крохи пропитания и кров; чужаков отгоняли.

Несчастные лошади, слывшие некогда гордостью самой лучшей в мире кавалерии, спотыкались и падали. Их тут же окружали дерущиеся, изголодавшиеся люди, которые срезали мясо со все еще живого животного и пытались тут же проглотить его сырым. Солдаты тысячами умирали от обморожения; другие продолжали ковылять вперед по колено в снегу, полуослепшие от его сверкания, в кишащих паразитами лохмотьях, мучимые голодом. Многие бросались наземь, предпочитая умереть, но только не продолжать этот путь, многие сходили с ума.

Пересекли Неман и вторглись в Россию семьдесят тысяч всадников; для эскорта Наполеону при отступлении смогли собраться только шестьсот. Возглавлял этот батальон Мюрат, изможденный и неузнаваемый.

Буран наконец-то закончился, но дикий холод не прекращался. По ночам они останавливались в лесах или на месте выжженных во время наступления деревень, и огоньки светились везде, где только можно было найти хоть какое-то укрытие. Готовилась и распределялась вечерняя еда – суп из муки, сдобренный только порохом и кониной. Самое надежное укрытие предназначалось императору, самая лучшая еда приберегалась для него. Люди, потерявшие последние силы в поисках нескольких палок для собственного костра, с радостью предлагали их для огня, у которого мог согреться Наполеон.

Среди неописуемого ужаса этого похода любовь голодающих, страдающих масс к Наполеону Бонапарту оказалась выше их мук и их безразличия друг к другу. Люди умирали, и с их последним вздохом с губ срывался старый воинский клич «Vive L'Impereur», и при виде невысокой фигурки, одетой в потрепанный серый плащ, с глубоко надетой на глаза меховой шляпой каждый поднимал голову с надеждой. Он привел их в Россию, он выведет их отсюда. Императору удавалось все.

Он шагал, опираясь на крепкую трость, с пригнутой головой. Говорил он редко, молчаливым оставался и его эскорт.

Нею навсегда запомнился один эпизод. Толпа бородатых пугал расступилась, чтобы пропустить императора, и некоторые даже смогли приветствовать его дрожащими голосами. Одетый в отвратительные обноски кирасирского мундира, паренек, потерявший ногу, стоял на одной ноге, подняв в приветствии свой костыль.

Кирасиры в великолепных мундирах, верхом на лошадях, атакующие батареи на Бородинском поле; мертвые кирасиры, гниющие на бывшем поле боя; и мальчик без ноги, с натертыми до крови подмышками, салютующий своему императору костылем…

Волна ужасного гнева захлестнула Нея, когда он обернулся, чтобы посмотреть на человека, который стал причиной таких страданий, но которого никто не обвинял. И тогда он увидел лицо Наполеона. Полные щеки его обвисли, темные глаза бегали по сторонам, очень медленно он поднял руку, чтобы ответить на приветствие. За все годы, что он знал его, Ней никогда не видел то, чему теперь стал свидетелем: Наполеон рыдал.

Передовые войска достигли Смоленска, а мороз все не унимался. Солдаты гарнизона, оставленные в разрушенном городе, были такими же голодными, как и вновь прибывшие. Запасы закончились; практически не осталось ничего, чтобы поддержать основную массу войск.

Французы находились в Смоленске до четырнадцатого ноября, а затем Наполеон послал за членами своего штаба, чтобы оценить создавшееся положение. В свете нескольких свечей они собрались вокруг старых карт кампании, чтобы наметить свой маршрут из России с остатками армии.

Разведчики доложили о приближении Кутузова с основными силами. Провизии в Смоленске хватило бы не больше, чем на несколько дней.

Если бы императорские войска вышли сразу же, то можно было бы обогнать Кутузова, пересечь Днепр и разрушить понтоны до прихода русской армии. Это дало бы им возможность достичь Березины, где стоял корпус под командованием маршала Удино для защиты моста у Борисова.

– У Березины мы будем в безопасности, господа, – заявил Наполеон.

Четырнадцатого ноября французы оставили Смоленск.

Маршал Ней командовал арьергардом, и русские схватились с ним у Красного. Император вместе с остатками армии уже пересекал Днепр, а Ней развернулся, чтобы дать русским бой и выиграть время для отхода Наполеона.