Там в ожидании автобуса стояла женщина. Как все бедные мусульманки, она была в парандже, но, когда мужчина подошел ближе, она ее откинула. Ее щеки были ярко нарумянены, брови и веки густо подведены, как у клоуна. Одета она была в какое-то рваное европейское платье-мини. Голые ноги посинели от холода. Он даже не взглянул на нее, когда она заговорила.

— У меня нет денег. Уходи, — сказал он по-арабски.

Не выругался, не плюнул в ее сторону, как делали ее соотечественники, когда отказывали ей. Это был европейского типа коренастый мужчина с голубыми глазами и лицом, типичным для многих рас и никакой в особенности. Он мог быть поляком, немцем или эльзасским французом. Он знал свою фамилию — Келлер, потому что под этой фамилией мать оставила его в сиротском приюте. Монахини считали, что отцом его был немец, но точно не знали, а он никогда не пытался узнать правду. Ему все равно. Он пришел ниоткуда и оставался ничьим. Родным домом для него стал этот приют, где жили отверженные обществом дети, существование которых поддерживали своим христианским милосердием монахини. Он шагнул в большой мир таким же одиноким и обнаружил, что жизнь незаконнорожденного в мире ничем не отличается от жизни сироты в приюте. Разве только еще тяжелее. У него не было никаких прав, и некому было защитить подростка от жестокой действительности в стране, опустошенной немецкой армией и оккупированной союзническими войсками. Единственным способом выжить была жизнь вне закона. На этом поприще Келлер нашел себя сразу: вне закона и вне общества, которое этот закон представлял. В двадцать пять лет он вступил в Иностранный легион. Война к тому времени уже несколько лет как окончилась. Легион не был ни романтическим прибежищем, ни местом для приключений. Он был последней надеждой для отчаявшихся душ.

Келлер был рад, что несчастная малолетняя проститутка наконец ушла. Она, видимо, жила на окраине города, в грязных перенаселенных лагерях для беженцев. Наверное, голодная и зараженная венерической болезнью. Ей могло быть лет четырнадцать, а то и меньше. Их не так уж много, потому что ливанская полиция преследовала неофициальную проституцию, которая портила репутацию процветающего туристского бизнеса и элегантных отелей ливанской столицы с ее пышной красотой.

Будь у Келлера деньги, он поселился бы здесь. Город богатый, ливанцы прекрасные коммерсанты. Некоторые из богатейших людей Ближнего Востока, за исключением разжиревших на торговле нефтью шейхов, жили во дворцах из искусственного мрамора в пригородах Бейрута.

Весь путь занял у Келлера десять минут. Наконец он приблизился к машине, припаркованной на противоположной стороне дороги, и устроился на заднем сиденье. Там уже сидел худощавый, с резкими чертами лица ливанец, одетый в теплое пальто с бархатным воротником. У него были блестящие черные глаза. Он улыбнулся, сверкнув золотыми зубами.

— Очень хорошо, — сказал он Келлеру. — Не заставил себя ждать. Сделал, что было велено?

— Да, — ответил Келлер. — Надеюсь, я понравился тому, кто смотрел на меня.

— О чем ты? Что это тебе взбрело в голову?

Фуад Хамедин занимался посредничеством. Он мог устроить что угодно и кому угодно, лишь бы хорошо платили. А за это дельце давали большие деньги. И нечего этому бродяге изображать из себя умника.

— А то, что я ведь не дурак, — возразил Келлер. — Они хотели посмотреть на меня. Ну вот, посмотрели. Когда будет известно насчет работы?

— Завтра.

— Завтра! Все завтра да завтра! Я не могу больше ждать.

— Тебе ведь нужны деньги, — сказал Фуад.

С Келлером он вел себя осторожно — знал этот тип людей. Они очень опасны, готовы кулаками добыть то, чего не могут добыть головой. Он считал Келлера бродягой, потому что тот был без гроша и наверняка в бегах. Фуад познакомился с Келлером, когда тот прибыл сюда из Дамаска, голодный и готовый на любую работу. Фуад дал ему денег на еду и жилье и устроил на лето вышибалой в какой-то низкопробный ночной клуб, обиравший своих клиентов. В декабре клуб закрылся. В это время Келлер приютил у себя девушку. Фуад предложил устроить ее прислугой в какой-нибудь дом, но Келлер пригрозил набить ему морду.

Фуад побаивался Келлера и поэтому презирал. Ему будет спокойнее, когда Келлер уедет из Бейрута.

— Тебе нужны деньги, — повторил он. — И тебе, и твоей девчонке. А за эту работу ты получишь изрядный куш.

— Пока это только болтовня. — Келлер отвернулся, пошарил в кармане, ища сигарету. Но пачка была пуста. — Ты вот все твердишь о работе, хороших деньгах. А что это за работа и сколько мне заплатят? Ты там скажи, что я хочу знать, а то подыщу себе что-нибудь другое. Могу и в Израиль податься.

Вот поэтому-то Фуад и заинтересовался Келлером. Келлер хотел подкопить денег и отправиться в Израиль сражаться на стороне израильтян. То же он пытался сделать и в Сирии, но арабам не нужны были наемники. Фуад снова заговорил об этом, чтобы окончательно удостовериться:

— Ты уверен, что евреи примут тебя? По-моему, из твоей затеи ничего не выйдет. У них достаточно солдат.

— Может, и так. Но я могу предложить им особые услуги. — Келлер взял сигарету из портсигара Фуада и закурил. — В той войне, которую они ведут, им нужны снайперы. А я с расстояния трехсот метров могу попасть человеку в глаз.

— Надеюсь, ты сумеешь это доказать, — усмехнулся Фуад, — потому что именно это тебе и придется делать. Завтра покажешь, насколько метко ты стреляешь. Утром в это же время будь возле отеля святого Георгия. А вот тебе на подарок твоей девчонке. — Фуад сунул деньги в карман Келлера. — Можешь взять такси, — ухмыльнулся он, сверкнув золотыми коронками. — Иди, гуляй!

Келлер вылез из машины и захлопнул дверцу. Посмотрев вслед удаляющейся машине Фуада, послал ему вдогонку короткое грязное ругательство на жаргоне легионеров, в котором перемешались непристойности полудесятка языков, и зашагал в обратном направлении.

— Вы хорошо его разглядели? — тихо спросил Эдди Кинг, наклонившись к Элизабет.

Управляющий отелем узнал ее. Услышав имя Камерон, он бросился наводить справки. Не прошло и часа, как все уже знали, что Элизабет — племянница Хантли Камерона. Клиенты отеля, находившиеся в вестибюле, с любопытством поглядывали на Элизабет и Кинга.