Пирон оглядел Уолта с ног до головы и довольно улыбнулся, обнажив зубы в золотых коронках.

— Прелестно, — продолжал он, — просто прелестно. Кто бы мог подумать? А посмотреть на вас, так решишь: сама святая простота посетила город Париж. Вы могли бы вынести весь Лувр под мышкой, и ни один полицейский и внимания бы не обратил.

Уолт жестом показал на снующую вокруг толпу.

— Стоит ли разговаривать об этом здесь?

— Правильно, правильно. — Пирон жестом пригласил его войти внутрь, прошел сам и закрыл за собой дверь, заперев ее на засов. В помещении не было окон, и только колеблющееся пламя керосиновой лампы тускло освещало комнату.

Вся обстановка состояла из старого кухонного стола и стула. Вдоль стен располагалась чудовищных размеров мебель, предназначенная для продажи: горки, комоды, шкафы. Их было немного.

— Мы здесь в полном одиночестве, — заверил его Пирон. — Вряд ли кто-нибудь заинтересуется битыми бутылками.

— Остроумно придумано, — отозвался Уолт.

— Вот именно, я тоже так считаю. А вся эта рухлядь, сами видите, таких размеров, черт бы ее побрал, что для нее надо сначала собор купить, а то не влезет. Так что не волнуйтесь, никто сюда не забредет, пока мы не уладим наше дельце. Лучше побеспокойтесь о том, как меня осчастливить. А для начала сядь и положи руки на стол.

Пирон стоял позади него. Осторожно повернув голову, Уолт уловил зловещий блеск пистолета, направленного ему в спину.

— Это еще что такое? — спросил он.

— А ты как думал? — со злобой ответил Пирон. — После того, что случилось пару лет назад с тем парнем из Бельвилля, я не могу рисковать. Еще я слышал о неприятностях, которые случились с тем беднягой в Неаполе. Вышел из строя. Так что сиди спокойно и не действуй на нервы. Если захочешь дать мне по носу, сначала спроси.

Уолт сел, положил руки на стол, ладонями вниз, и слегка отодвинулся, чтобы оставить место для фотоаппарата и футляра с фотопринадлежностями.

— Я вижу, ты много знаешь того, что тебя совсем не касается, — сказал он. — Насколько понимаю, тут вот о чем речь: или мы платим, или ты настучишь полиции.

Пирон стоял в нескольких футах от стола, пистолет в его руке не шелохнулся.

— Вот именно, об этом речь.

— О чем же ты будешь стучать? — невозмутимо поинтересовался Уолт. Погибли двое мошенников, ну и что? И в кого ты будешь тыкать пальцем, в Мерсье? Гарантирую, у него есть алиби в обоих случаях, так что выставишь себя дураком, только и всего.

— Да уж не сомневаюсь, алиби у него есть. Вот только я-то знаю о всех ваших делах куда больше, не только об этих двух бедолагах. Неужели я, такой идиот, чтобы прижимать вас без доказательств?

— Блефуешь, Пирон. Неплохо придумано, только все это игра.

— Черта с два. Хочешь послушать?

— Сначала положи эту свою штуку. Очень трудно сосредоточиться, когда тебе в лицо тыкают пистолетом.

— Ах, как нехорошо, — с ядовитым смешком заметил Пирон, — но я столько хлопот затратил, чтобы сочинить свой рассказ; ужасно не хочется, чтобы меня перебили на середине. Вот закончу, тогда сам суди, где тут правда, где нет, а заодно и решишь, сколько будет стоить моя история.

— Я по-прежнему утверждаю, все это пустые разговоры.

— Да? А вот послушай. Во-первых, свой товар вы изготавливаете на частном предприятии в Штатах. Это отлично оборудованная типография. У вас есть первоклассный гравировщик, вы его спрятали там, у себя, он делает матрицы. Это настоящий профессионал, во время войны он работал на военных они делали фальшивые банкноты, которые потом выбрасывали на рынок в Германии и Италии. По документам его уже двадцать лет как нет в живых, но мы-то знаем, что это не так, а?

Уолт пожал плечами.

— Это и есть твоя история? — спросил он.

— Да, и неплохая, правда? Пожалуй, она будет стоить побольше, чем ты думал, когда входил сюда. Я случайно узнал, что у вас ума хватает не связываться с фальшивыми долларами, чтобы не навлечь на себя неприятности в Штатах. Нет, все эти годы вы выпускали франки, лиры, западногерманские марки, а возможно, еще песеты и фунты. Потом вы развозили их по небольшим переплетным мастерским и сдавали перекупщикам, вроде Мерсье, еще одному парню в Неаполе, еще есть у вас один в Берлине и других местах. А эти ребята уже передавали товар всякой мелочи, вроде меня, чтобы мы сдавали его из тридцати процентов по номиналу, причем я получаю какие-то вшивые пять процентов. Пять процентов, — повторил Пирон со злобным презрением в голосе, — и это за такой риск. Короче говоря, мне этого мало. Я все сказал Мерсье, а теперь говорю вам. Когда знаешь так много, как я, ты уже больше не мелочь и не обязан работать за гроши.

— Сколько же ты хочешь получать? — спросил Уолт.

— Ага! Теперь по-другому запел! Отличная получилась шутка. — Золотые зубы Пирона победно ощерились в злобной усмешке. — Давай-давай, пой сладко, а не то придется тебе кисло.

— Не трать время попусту. Говори по существу.

— Непременно по существу, а как же иначе? Значит, так. Мне не по душе больше эта работа на комиссионных. Я свое получаю только с того товара, который толкну. А это значит, что, когда дела стоят, я здесь с голоду подыхаю. Теперь я тоже хочу немного получать. Пусть Мерсье каждый раз, когда передает мне партию, отстегивает мне хорошую пачку настоящих деньжат.

— Сколько?

— Давай так, — холодно заявил Пирон, — ты называешь цифру, а я говорю, счастлив я ее услышать или нет.

Уолт пожал плечами.

— Я предлагаю по-другому. Первый платеж будет прямо сейчас. Но при условии, что ты уберешь свою пушку. Пора понять, этим ты меня не испугаешь.

Не настолько же ты глуп, чтобы зарезать курицу, которая несет золотые яйца.

— А ты не поверишь в это, пока не уберешь меня, — с презрительной ухмылкой заметил Пирон, не отводя пистолета от своей мишени. — Давай сюда деньги. Посмотрим, государство их выпускало или кто еще? Твои произведения искусства мне не нужны.

— Как скажешь, — ответил Уолт. Он медленно поднялся, не обращая внимания на пистолет, и нажал на замок пухлого кожаного футляра, покоящегося на его круглом животе.

— Не шевелись! — зарычал Пирон. — Что ты, черт побери, задумал?

— Деньги здесь.

— Я сам посмотрю. Брось их на стол, живо.

Уолт отстегнул футляр и положил его на стол. Пирон приблизился к нему с такой осторожностью, как будто опасался, что он взорвется, откинул крышку, не сводя глаз с Уолта, и вытащил оттуда внушительных размеров сверток франковых банкнотов, перевязанных плотной резиновой лентой. Он взвесил сверток в руке.

— Неплохо, — сказал он, — очень даже неплохо. Сколько здесь?

— Узнаешь, когда посчитаешь, — ответил Уолт, — но сразу уясни одно.

Здесь то, что тебе будут платить, начиная с сегодняшнего дня. Деньги будешь получать у Мерсье. Но имей в виду: как только ты попробуешь требовать больше, считай, что ты в большой беде.

— А уж ты-то, конечно, знаешь, что такое быть в большой беде, не так ли? — усмехнулся Пирон.

— Остроты оставь при себе. Ты доволен?

— Если это настоящие. Фальшивыми плати другим, а не мне.

— Хорошо, — сдерживая нетерпение, сказал Уолт, — сам проверь. Поднеси банкноту к свету и посмотри.

Пирон сунул пистолет в карман, стащил резинку со свертка и выбрал из середины одну бумажку. Он поднес ее к свету и, сильно натянув между пальцами, начал рассматривать наметанным глазом.

Лишь раз успел вырваться полузадушенный крик из горла, намертво сдавленного кожаным ремнем от футляра. Руки Пирона неистово замолотили по воздуху, в то время как Уолт, откинувшись назад, к краю стола, и прочно уперев коленом ему в поясницу, все туже затягивал удавку.

Тело выгнулось назад под давлением колена, так что, казалось, вот-вот сломается позвоночник. Сдавленный хрип разносился по комнате. Постепенно он затих, и наступила полная тишина. Тогда Уолт ослабил удавку, и безжизненное тело упало навзничь. Черты лица исказились, глаза слепо смотрели в потолок.